"Юрий Невский. Время покупать черные перстни (Сокр.вар., Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

подозрительностью окон и углов, отставил и шагнул за китайскую ширму с
тихо улыбающимися павлинами - там была малая комнатка, там я увидел его:
он будто спал, разомкнувшись безумным страдальческим знаком, весь
простреленный вдоль и поперек, с приставленным тяжеловесным рельсом
забинтованной руки. Другая, вороненая и гибкая, кисть теребила на
африканской ворсистости покрывала запечатанный конверт маузера. АХ, ЭТО
ВЫ, ВЛАДИМИР ОСКАРОВИЧ?! - зимний убийца Восточной Сибири, мой давний
знакомец с запавших с детства иллюстраций Верейского к "Тихому Дону",
картины Иогансона "Допрос коммунистов"... - как не помнить мне звериную
кардиограмму этих вот рук на острие осциллографа кавалерийской пики,
отчеркнувшей тонкое деревце моего позвоночника, меня, загнанного волчару
тысяча девятьсот осьмнадцатого года, в набрякшей кровью и смертно
забродившим вином, идиотски прыгающей шинели, посреди кудлатых полей всех
гражданских войн?..
Я все сразу признал, упомнив: серебряшки казачьего седла с истертой
сиделицей, оплетье шпор на перчатково-смятых сапогах, банановую вязку
гранат, перепутье патронных железных дорог, лунную полосочку сабельки с
витым знаменным темляком и, уж конечно, подлюку-мундир в крестах и
нашивках - ныне устало распятый на пластмассовых плечиках...
А голова-то его зажата коленными чашечками стереонаушников, змейка провода
бежит и путается в стеклянных нитях бороды к велосипедным катушкам
магнитофона. Лицо - медная маска Будды - пробито синими электроразрядами
глаз - он видит меня, он коверкает ржавую жесть замогильных слов, жамкает
неподъемную грушу маузера! Раскалываются, сползая с раздерганной головы
наушники, и по всей Африке покрывала, лиственничным плахам пола
раскатываются медные колесики "...Боже, Царя храни".
Я вырываюсь из подлого скрада, я рву на себе синюю паутину снов и
сомнений,- княгиня Ольга прянет вдаль с какой-то бадейкой входя - вся
голубая с мороза. Но прибил лекарственную пригоршнь на желтушной
столешнице Каиновой печатью, пробил все заросли дверей и, замотав вокруг
горла душный шарф темноты и метели пошел, да! - пошел в свою бренную юдоль
электричества и сигнализации, а ветер железной скребницей выцарапывал мне
слезы гражданских войн, невыплаканные из-за той окаянной погибели...
Ладно! Буду разводить сухой спирт, вспарывать жестянки финских
консервированных блинов, ковырять штык-ножом духмяную замороженность
брикетов черной икры из Правительственных погребков! Натоплю баньку -
золотое ядрышко,- созову всех странниц перехожих, богомолок, пионерских
вожатых, массовиц-затейниц, колдуний...- пусть ночь взовьется синими
кострами их юбок, галстуков, мешков для бега - раскрошись, моя грусть,
перестуком их каблучков, кроссовок, копытцев! Побегу на танцы в дом отдыха
"Учитель", винторез и шапчонку сдам в гардероб, отыму трофейный аккордеон
у калеки-ветерана Афганской войны - отломаю всем на удивленье
лед-зеппелиновскую "Лестницу на небеса..." - вот они у меня попляшут!
Шугану партизан с Баргузинского тракта, загоню их в дикие распадки;
поставлю заслоны инопланетному произволу на дорогах; постреляю изоляторы
на ЛЭП - отомкну жителей печали от любимой программы "Итальянский язык,
14-й год обучения"; проведу общественный рейд по автобусам - выброшу всех
диверсантов-безбилетников: не шастай где попало!..
Разомкну зимы бесконечной браслеты, утоплю в земляном нутре
Марьивановского колодца ночные с изморозью перстни, разорву витое шнурово