"Леонид Нетребо. Пангоды" - читать интересную книгу автора

туманом и за запахом тайги" подсильна лишь человеку-"незнайке",
легкомысленно рвущему свои корни и уходящему в поиск воли, доли, рая -
туда, где может быть только доля и воля. Ведь именно они, эти несведущие и
неискушенные, прокладывают приполярные трассы, строят города на берегу
Ледовитого океана - и именно они, "хорошие" и "плохие", зачастую безмерно
дорогой ценой личных потерь, становятся живой почвой, первым плодородным
слоем на пустынной, жестокой земле...
После года работы в Надымском ГОВД Геннадию дали отдельное жилье -
половину уже видавшего Север жилого вагончика. Сюда и привез из родной
деревни бывшую одноклассницу Нину, которая стала его женой.
Супруга была потрясена видом гнездышка, где предстояло начинать
северную жизнь. Медовый месяц... Первые дни она просто лежала и плакала, да
изредка, когда выходила из депрессии, порывалась уехать...
Когда родился ребенок, начались настоящие трудности. Командировки мужа
были частыми: в конвой, на задержание... Жена с дочкой оставались во власти
"стихии": то электричества не станет, то воды, несколько раз
"размораживалась" батарея. Выручало крестьянское здоровье, которое, к
счастью, передалось и дочери...
Я проснулся от стука в дверь. Посмотрел на часы. Утро. Вчера, по
телевизору, хоронили Андропова. Вечером после работы зашел в соседнее
общежитие к холостякам-соратникам. Обменялись новостями и мнениями, в том
числе "по поводу". Диссидентов среди моих знакомых не было, поэтому всем
было "жалко мужика". Дисциплинированных партийцев тоже не оказалось, а
посему, как водится, "повод" вскоре ушел на второй план, и из открытого окна
на улицу понеслось подгитарное: "Конфетки-бараночки!..." Н-да!... Страна в
трауре... Эмигрантские песенки, и вообще... И вот - уже пришли? Быстро...
Это я так шутил с собой: какое ни строгое было время, но всерьез думать
о преследованиях за политическую беспринципность мне тогда, все же, не
приходилось.
Я открыл. На пороге стоял Поручик, мой сосед через стенку. Он был
по-домашнему, в брюках и тапочках, поэтому его "Третьяковка" (та, впрочем,
часть, что выше пояса) была в режиме открытой экспозиции. Русалки, Змеи,
купола, кресты. На плечах эполеты, на впалой груди две огромные звезды,
между ними - портрет Ворошилова.
Поручику досталось в свое время, как он говорил, несколько перефразируя
фрагмент одной из песен, "по всем литерам - от Сталина до Гитлера".
Последние годы он жил в Пангодах, холостяковал в "бытовке" деревянного
общежития. В комнате - камере, по его выражению, - всегда было чисто,
несмотря на то, что через нее постоянно курсировали гости - холостые и
женатые, которые здесь имели возможность спокойно "оторваться". В разгар
веселья он пел свою любимую песню из блатного репертуара про "щипача" Костю,
который, потроша в трамвае карманы и сумочки пассажиров, всегда вежливо
припевал: "Прошу прощенья за резкое движенье!.."; но потом, когда началась
война, Костя ушел на фронт и стал в рукопашных схватках крушить челюсти и
черепа гитлеровцев, напевая, разумеется, те же самые трогательные слова:
"Прошу прощенья... и т.д."
- Соседушка, привет! - Поручик мялся. - Магазины в одиннадцать
открываются, а погибаю сейчас. У тебя "нарезного" нету? - Разговаривая, он
смотрел мне за спину, на умывальник, где стоял большой флакон подарочного
одеколона. Я понял, что сегодня мне уже улыбнулась перспектива после бритья