"Летописец Нестор. Слово о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова " - читать интересную книгу автора

половецких, яко вихр, выторже, - и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице
Святославли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святославлю,
кають князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы, рекы половецкия, рускаго
злата насыпаша. Ту Игорь князь выседе из седла злата, а в седло кощиево.
Уныша об градом забралы, а веселие пониче.

А Святославь мутен сон виде в Киеве на горах. "Си ночь, с вечера,
одевахуть мя - рече - черною паполомою на кроваты тисове; черпахуть ми синее
вино, с трудомь смешено; сыпахуть ми тощими тулы поганых толковин великый
женчюгь на лоно и неговахуть мя. Уже доскы без кнеса в моем тереме
златоверсем; всю нощь с вечера босуви врани възграяху у Плеснеска на болони,
беша дебрь Кисаню и не сошлю к синему морю".

И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила: се бо два сокола
слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити
шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самаю
опуташа в путины железны. Темно бобе в 3 день: два солнца померкоста, оба
багряная столпа погасоста и с ними молодая месяца, Олег и Святослав, тьмою
ся поволокоста и в море погрузиста, и великое буйство подаста хинови. На
реце на Каяле тьма свет покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки
пардуже гнездо. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже
вержеся Дивь на землю. Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему
морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеют месть Шароканю. А мы
уже, дружина, жадни веселия".

Тогда великий Святослав изрони злато слово, с слезами смешено, и рече:
"О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи
цвелити, а себе славы искати: но не честно одолесте, не честно бо кровь
поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в
буести закалена. Се ли створисте моей сребреней седине!

А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего
Ярослава с черниговьскими былями, с могуты, и с татраны, и с шельбиры, и с
топчакы, и с ревугы, и с ольберы: тии бо бес щитовь с засапожникы кликом
полкы побеждают, звонячи в прадеднюю славу.

Но рекосте: "Мужаимеся сами, преднюю славу сами похитим, а заднюю си
сами поделим!" А чи диво ся, братие, стару помолодити! Коли сокол в мытех
бывает, - высоко птиц възбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но се зло:
княже ми непособие - наниче ся годины обратиша. Се у Рим кричат под саблями
половецкыми, а Володимир - под ранами. Туга и тоска сыну Глебову!

Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата
стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти.
Аже бы ты был, то была бы чага по ногате, а кощей по резане. Ты бо можеши
посуху живыми шереширы стреляти - удалыми сыны Глебовы.

Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови
плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкают, акы тури, ранены саблями
калеными, на поле незнаеме! Вступита, господина, в злат стремень за обиду