"Виктор Некрасов. Три встречи (Рассказы, письма)" - читать интересную книгу автора Некоторое время ползущая фигура Лютикова еще была видна, потом слилась
с общей белесой мутью. - Хорошо, что ракет здесь не бросают,- сказал Никитин. Пушка выстрелила еще раз. Потом еще два раза, почти подряд. Где-то неподалеку треснула одиночная мина. Я посмотрел на часы. Прошло шесть минут. А .казалось, что уже полчаса. Потом еще три, еще две... Ослепительная вспышка озарила вдруг всю местность. Мы с Никитиным инстинктивно нагнулись. Сверху сыпались комья мерзлой земли. - Молодчина! - сказал Никитин. Я ничего не ответил. Меня распирало что-то изнутри. Немцы открыли лихорадочный, беспорядочный огонь. Минут пятнадцать-двадцать длился он. Потом стих. Часы показывали половину четвертого. Мы выглянули из-за бруствера. Ничего не видно. Бело и мутно. Опять сели на корточки. - Погиб, вероятно,-вздохнул Никитин. Он встал и облокотился о бруствер. - А пушка-то молчит. Ничего не видно... Я тоже встал -от сидения замерзли ноги. - А ну-ка, посмотри, инженер, - толкнул меня в бок Никитин.-Не он ли? Я посмотрел. На снегу между нами и немцами действительно что-то виднелось. Раньше его не было. Никитин оглянулся по сторонам и решительно полез через бруствер. Лютиков лежал метрах в двадцати от нашего окопа, уткнувшись лицом в снег. Одна рука протянута была вперед, другая прижата к груди... Шапки на валялась рядом. Мы втащили его в окоп. Лютиков умер. Три малюсеньких осколка, крохотные, как сахарные песчинки (я видел их потом в медсанбате), попали ему в брюшину. Ему сделали операцию, но осколки вызвали перитонит, и на третий день он умер. За день до его смерти я был у него. Он лежал бледный и худой, укрытый одеялом и шинелью до самого подбородка. Глаза были закрыты. Но он не спал. Когда я подошел к его койке, он открыл глаза и слегка испуганно посмотрел на меня: - Ну?.. В голосе его чувствовалась тревога, и в черных глазах мелькнуло что-то, чего я раньше не замечал, какая-то острая, сверлящая мысль. - Все в порядке! - нарочито бодро и всеми силами стараясь скрыть фальшь этой бодрости, сказал я.- Подлечишься мало-мало - и обратно к нам. - Нет, я не об этом... - А о чем же? - Пушка... Пушка как? В этих трех словах было столько волнения, столько тревоги, столько боязни, что я отвечу не то, о чем он все эти дни думал, что, если б он даже и не подорвал пушку, я б ему сказал, что подорвал. Но он подорвал-таки ее, и не только ее, а и часть железобетонной трубы, так что немцы ничего уже не могли установить там. И я ему сказал об этом. Он прерывисто вздохнул и улыбнулся. Это была вторая и последняя улыбка, |
|
|