"Виктор Некрасов. Три встречи (Рассказы, письма)" - читать интересную книгу автора

Некоторое время ползущая фигура Лютикова еще была видна, потом слилась
с общей белесой мутью.
- Хорошо, что ракет здесь не бросают,- сказал Никитин. Пушка выстрелила
еще раз. Потом еще два раза, почти подряд.
Где-то неподалеку треснула одиночная мина.
Я посмотрел на часы. Прошло шесть минут. А .казалось, что уже полчаса.
Потом еще три, еще две...
Ослепительная вспышка озарила вдруг всю местность. Мы с Никитиным
инстинктивно нагнулись. Сверху сыпались комья мерзлой земли.
- Молодчина! - сказал Никитин.
Я ничего не ответил. Меня распирало что-то изнутри.
Немцы открыли лихорадочный, беспорядочный огонь. Минут
пятнадцать-двадцать длился он. Потом стих. Часы показывали половину
четвертого.
Мы выглянули из-за бруствера. Ничего не видно. Бело и мутно. Опять сели
на корточки.
- Погиб, вероятно,-вздохнул Никитин. Он встал и облокотился о
бруствер. - А пушка-то молчит. Ничего не видно...
Я тоже встал -от сидения замерзли ноги.
- А ну-ка, посмотри, инженер, - толкнул меня в бок Никитин.-Не он ли?
Я посмотрел. На снегу между нами и немцами действительно что-то
виднелось. Раньше его не было. Никитин оглянулся по сторонам и решительно
полез через бруствер.
Лютиков лежал метрах в двадцати от нашего окопа, уткнувшись лицом в
снег. Одна рука протянута была вперед, другая прижата к груди... Шапки на
нем не было. Рукавиц тоже. Запасная зажигательная трубка выпала из кармана и
валялась рядом.
Мы втащили его в окоп.
Лютиков умер. Три малюсеньких осколка, крохотные, как сахарные песчинки
(я видел их потом в медсанбате), попали ему в брюшину. Ему сделали операцию,
но осколки вызвали перитонит, и на третий день он умер.
За день до его смерти я был у него. Он лежал бледный и худой, укрытый
одеялом и шинелью до самого подбородка. Глаза были закрыты. Но он не спал.
Когда я подошел к его койке, он открыл глаза и слегка испуганно посмотрел на
меня:
- Ну?..
В голосе его чувствовалась тревога, и в черных глазах мелькнуло что-то,
чего я раньше не замечал, какая-то острая, сверлящая мысль.
- Все в порядке! - нарочито бодро и всеми силами стараясь скрыть фальшь
этой бодрости, сказал я.- Подлечишься мало-мало - и обратно к нам.
- Нет, я не об этом...
- А о чем же?
- Пушка... Пушка как?
В этих трех словах было столько волнения, столько тревоги, столько
боязни, что я отвечу не то, о чем он все эти дни думал, что, если б он даже
и не подорвал пушку, я б ему сказал, что подорвал. Но он подорвал-таки ее, и
не только ее, а и часть железобетонной трубы, так что немцы ничего уже не
могли установить там.
И я ему сказал об этом.
Он прерывисто вздохнул и улыбнулся. Это была вторая и последняя улыбка,