"Виктор Некрасов. Дом Турбиных" - читать интересную книгу автора

булгаковской. На трех окнах, выходящих на улицу, на противоположную горку с
начавшей уже зеленеть травой,- раздвижные в пол-окна занавесочки, на
подоконнике цветы - лиловый сон в вазочках. Все остальное - как у всех
теперь - только киевский вариант: львовский "модерн" начала пятидесятых
годов в сочетании с так называемой "боженковской" мебелью. (Герой
гражданской войны, соратник Щорса, Боженко, увы, ассоциируется сейчас у
большинства киевлян с посредственной мебелью фабрики, носящей его имя.) На
стене что-то японское на черном лаке (цапли, что ли?), возле
дверей-сияющее, под орех пианино.
Мы сели. Хозяйка полюбопытствовала, что нас интересует. Мы сказали, что
все, касающееся жизни Михаила Афанасьевича Булгакова в этой квартире.
Из последующего рассказа, прерываемого то приходом молчаливого мужа,
что-то искавшего в шкафу, то вторжением тут же изгоняемых внуков ("Идите,
идите, нечего вам слушать"), мы узнали, что семья Булгаковых была большая:
отец - профессор богословия, умерший, по-видимому, еще до революции, мать
- очень хозяйственная, любившая порядок, и семеро детей - три брата, из
которых Михаил был старший, и четыре сестры. Прожили они в этой квартире
больше двадцати лет и в 1920 году уехали. Больше никто никогда сюда не
возвращался. Михаил в том числе. Семья была патриархальная, с определенными
устоями. Со смертью отца все изменилось. Мать, насколько мы поняли,
отделилась: "там наверху, против Андреевской церкви, жил один врач, очень
приличный человек, он недавно умер в преклонном возрасте в Алма-Ате", и с
гех пор в доме воцарилась безалаберщина.
- Очень они были веселые и шумные. И всегда уйма народу. Пели, пили,
говорили всегда разом, стараясь друг друга перекричать... Самой веселой была
вторая Мишина сестра. Старшая посерьезнее, поспокойнее, замужем была за
офицером. Фамилия его что-то вроде Краубе - немец по происхождению. -
(Так, поняли мы, - Тальберг...) - Их потом выслали, и обоих уже нет в
живых. А вторая сестра - Варя - была на редкость веселой: хорошо пела,
играла на гитаре... А когда подымался слишком уже невообразимый шум, влезала
на стул и писала на печке: "Тихо!"
- На этой печке? - Мы разом обернулись, посмотрели в угол и невольно
вспомнили надписи, которые на ней когда-то были. Последняя Николкина: "Я
таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой расстрела
всякого товарища... Комиссар Подольского райкома. Дамский, мужской и женский
портной Абрам Пружинер. 1918 года, 30 января".
- Нет, - сказала хозяйка, - в столовой. Будете уходить, я вам
покажу.
Дальше пошел рассказ о самом Мише. Начался он почему-то с зубов. У него
были очень крупные зубы. ("Да-да, - подтвердил присевший в углу на стул
хозяйкин муж, - у него были очень крупные зубы". Это была первая из двух
произнесенных им за все время фраз.) А вообще Миша был высокий,
светлоглазый, блондин. Все время откидывал волосы назад. Вот так - головой.
И очень быстро ходил. Нет, дружить не дружили, он был значительно старше,
лет на двенадцать. Дружила с самой младшей сестрой Лелей. Но Мишу помнит
хорошо, очень хорошо. И характер его - насмешливый, ироничный, язвительный.
Не легкий, в общем. Однажды даже огца ее обидел. И совершенно незаслуженно.
- У Миши там вот кабинет был.- Хозяйка указала на стенку перед
собой.- Больных принимал, люэтиков своих. Вы ж, очевидно, знаете, что он
переквалифицировался на венеролога. Так вот, у него всегда там почему-то