"Виктор Некрасов. Маленькая печальная повесть" - читать интересную книгу автора

равнинах Бородина и склонах Малахова кургана, всегда будет достойным
примером для наших молодоженов.
- Умейте сопротивляться! - закончил он свой, вызвавший бурю
аплодисментов, тост. - Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Потом пили и ели. Разошлись где-то под утро. В самый разгар свадебного
веселья, когда доставались дополнительные поллитровки, вспомнили о Сашке.
Вспомнил Ашот.
- Мне очень жаль, что нет с нами сегодня нашего Сашки, - он сделал
приветственный жест в сторону печальной, сдерживающей свое волнение Веры
Павловны. - Мы знаем, что ему хорошо, что, простите за невольную
банальность, звезда его взошла и светит во всю силу. До нас он, этот свет,
увы, не доходит, но тепло его согревает наши сердца. Выпьем же за Сашку!
Все дружно захлопали и с охотой выпили. Роман, конечно, не удержался и,
чтоб как-то уравновесить высокопарность произнесенного тоста, выкрикнул,
вызвав еще большие аплодисменты:
- Да здравствует ленинградский ордена Трудового Красного Знамени театр
имени Кирова, поставляющий на мировые театральные подмостки лучших своих
сынов!
За это тоже было выпито.
Вообще о Сашке вспоминали долго. Со смешанным чувством досады и
радости. В Америке он прошел. Прошел первым номером. О нем писали в самых
восторженных тонах. Русское чудо! Феномен с берегов Невы! Заряд молодости!
Торжество изящества и красоты! Талант, победивший тиранию! Мастерство и
вдохновение! Проводились параллели с Фокиным, Лифарем, Васильевым, даже с
божественным Нижинским. Одна статья так и называлась: "Его Величество
Вацлав Второй".
Не радовался только Ашот. Он чувствовал за всей этой хвалой привкус
сенсации. По тем отрывочным сведениям, которые пробивались по радио, из
просачивающихся иногда заграничных журналов он видел, что успех
действительно феноменальный, и не радоваться этому не мог, но как важно
закрепить его, развить. Удастся ли это Сашке? Он не был уверен.
Часто бывал он у Веры Павловны. Поддержать как-то, а заодно в надежде
услышать что-нибудь от нее вроде: "А от Сашки открытка!" О письме она уже
и не мечтала. Но ни письма, ни открытки не было.
Вера Павловна очень осунулась за последнее время, как-то сникла,
поблекла, но в руках умела себя держать. Не плакала, не жаловалась, во
всяком случае, на людях. Когда Ашот заходил, он обычно заставал ее возле
Сашкиного стола, что-то перебирающей, перекладывающей. Ничего трогать на
столе или ставить на него не полагалось, разложенные под стеклом
фотографии лежали в идеальном порядке, а одна, где Сашка совсем еще
маленький на руках отца (погиб в самом конце войны в Восточной Пруссии),
вставлена была в специально купленную рамку и повешена над столом.
С работы Веру Павловну, как ни странно, не уволили, более того, она
видела, что ей сочувствуют, замечала признаки трогательного внимания - то
цветочек на столе, то в день Веры, Надежды, Любови преподнесли ей
прекрасно изданный альбом на французском языке "В мире танца". Даже
директорша Людмила Афанасьевна, человек, как всегда казалось, сухой,
черствый, подошла однажды, когда никого не было в комнате, обняла за плечи
и сказала: "Я все, все понимаю, Верочка, - она впервые назвала просто по
имени, - но в обиду вас не дадим. Так и знайте..." И тут же вышла.