"Виктор Некрасов. Кира Георгиевна" - читать интересную книгу автора

газетах. Крещатик, наполненный мутными потоками с улицы Ленина, Прорезной,
Лютеранской, превратился в бурную, многоводную реку. И они так же, как эта
парочка, хохоча от радости, по колено в воде пытались добраться до своего
дома. А там тоже был потоп - крыша протекла, всю комнату залило, и в
раковину пришлось вылить три полных ведра отжатой тряпками воды. Сколько
смеху было тогда: наконец-то пол помыли, а то все собирались,
собирались...
С тех пор прошло двадцать два, нет, двадцать три года. Вчера они сидели
в какой-то захудалой столовой, кажется, на Ленивке, недалеко от музея
Пушкина, и просидели там, пока ее не закрыли. Водки здесь не подавали, и,
хотя Кира Георгиевна сказала "и очень хорошо", Вадим сбегал все-таки в
соседний магазин. Пить пришлось из граненых стаканов, делая вид, что это
нарзан.
О чем они говорили в этот день?
Сперва, когда шли по Арбату, Вадим расспрашивал о Софье Григорьевне, о
Мишке ("Неужели уже папаша? Ай-ай-ай!"), о старых киевских друзьях, - из
них кто погиб, кто исчез, а кто если и жив, то как-то волею судеб и
времени отдалился. Вадим слушал внимательно, почти не перебивая. Потом,
пересекая Арбатскую площадь, они дружно поругали новый памятник Гоголю и
заговорили о скульптуре вообще, о Килиной работе, и тут Вадим сказал, что
он очень рад, что Киля добилась таких успехов в деле, которое так любит.
"Это не всем удается", - сказал он. Кира Георгиевна промолчала. Потом они
несколько минут шли молча, и Кира Георгиевна мучительно искала тему для
разговора, и тогда он сказал: "Может, зайдем куда-нибудь, я что-то
проголодался". И они зашли в эту самую столовую.
Пока Вадим бегал за котлетами и винегретом, Кира Георгиевна смотрела на
него сверху (они устроились наверху, на балкончике) и думала о том, как
он, в общем, мало изменился, хотя походка и стала не такая уж легкая и
молодая, как была.
Потом Вадим принес две порции мокрых котлет с вермишелью, винегрет,
бутылку нарзана и, разлив водку, спросил:
- За что мы пьем?
- За твое возвращение, конечно, - сказала Кира Георгиевна и тут же
услыхала свой голос, чужой, далекий, не ее.
...Боже мой, боже мой, что ж это происходит?.. "За твое возвращение..."
Куда? К кому? Вот она сидит за этим красным, покрытым стеклом столом и
смотрит в тарелку, и перед ней стакан с какой-то гадостью, и ни о чем она
еще не спросила и не знает, что спрашивать и как спрашивать, и вообще,
нужно ли спрашивать, и он тоже молчит, тоже не спрашивает. Когда они шли
мимо Гоголя, она сказала, что старый памятник поставили совсем недалеко,
во дворе того дома, где Гоголь умер, и что там ему даже лучше, и он
сказал: "Реабилитировали старика", а она даже не спросила, реабилитировали
ли его самого. И сейчас она сидит, и смотрит в тарелку, и выпьет эту
водку, которая ей противна, выпьет потому, что так надо, так полагается и
считается, что от этого становится легче...
Вадим полез в карман, вынул бумажник, старый, лоснящийся, а из него -
фотографию: двухлетний мальчик в кудряшках, забавный, большеглазый,
удивленный и чуть-чуть кривоногий.
- Мой сын, - сказал Вадим. - Володя.
Кира Георгиевна подняла глаза.