"Виктор Некрасов. Кира Георгиевна" - читать интересную книгу автора

разглядывает в ней конкретное лицо, но, когда он, прощаясь с Юрочкой,
сказал ему: "Что-то давно вы у нас не были, заглянули бы как-нибудь, у
меня новые альбомы и коньяк есть хороший, французский", - она поняла, что
ошиблась.
Тем не менее, когда Николай Иванович уехал, она сказала Юрочке:
- Действительно, зашел бы как-нибудь. Раньше ходил, ходил, а за этот
месяц один только раз был, когда проводку в кухне чинил. Неловко как-то.
Юрочка ничего не ответил. С того дня, когда они были в "Арарате", в его
отношении к Николаю Ивановичу что-то изменилось. Раньше он приходил
довольно часто. Ему нравилась и эта непривычная для него большая квартира,
увешанная картинами, нравились и самые картины, хотя не все в них было
понятно, нравилось, как о них рассказывает Николай Иванович.
До знакомства с Кирой и Николаем Ивановичем Юрочка, по правде говоря,
живописью на очень-то интересовался. Ну, был раза два - в школьные еще
годы - в Третьяковке, потом солдатом водили его на какую-то юбилейную
выставку, вот и все. В картинах нравилось ему больше всего содержание:
Иван Грозный, например, убивающий своего сына, или "Утро стрелецкой казни"
- можно довольно долго стоять и рассматривать каждого стрельца в
отдельности. Нравилась ему в картинах и "похожесть" их, "всамделишность" -
шелк, например, у княжны Таракановой такой, что пальцами хочется пощупать.
Но в общем музеи он не любил - слишком много всего, - в других же местах с
живописью сталкиваться как-то не приходилось.
И вот столкнулся. И оказалось даже интересно. Николай Иванович брал с
полки одну из громадных книг в красивом, с золотом, переплете, и, усевшись
рядом на диване, они вдвоем листали ее, иногда целый вечер напролет.
Кира Георгиевна тоже любила говорить о картинах. Вскочив на стул и сняв
со стены нечто пестрое, в изломанных линиях, она, как всегда громко,
увлекаясь, и неясно начинала объяснять, что это должно значить и почему,
хотя и талантливо, очень даже талантливо, но не годится для нашего
зрителя. Юрочка покорно слушал и ничего не понимал. Когда же начинал
говорить Николай Иванович, ему сразу становилось интересно, хотелось
слушать, спрашивать. Они, например, два вечера просидели над одной только
книгой про одного художника - Иванова, даже про одну его картину. Юрочка
был просто потрясен - бог ты мой, сколько работы, какой труд, всю жизнь
человек отдал ему. И как интересно картина сделана - Христос сам маленький
и где-то далеко-далеко, а спереди много народу, а вот смотришь в первую
очередь на Христа. И про боярыню Морозову тоже очень интересно рассказывал
Николай Иванович. И про "передвижников", взбунтовавшихся сто лет тому
назад, и про французских художников, рисовавших свои картины так, что на
них надо смотреть только издали. Перед Юрочкой открылся новый, совершенно
незнакомый ему мир - мир искусства и в то же время мир напряженной работы,
борьбы, бунтов, очень, оказывается, неспокойный мир.
И все это открыл ему Николай Иванович. Поэтому Юрочка и полюбил его
дом.
Теперь Юрочка перестал заходить. Ему было стыдно. В последний раз, в
тот день, когда менял проводку на кухне, вечером, за чаем, он старался не
смотреть на Николая Ивановича. Бледный, усталый (сейчас он много работал,
заканчивая групповой портрет для выставки), в расстегнутой от жары рубахе,
сквозь открытый ворот которой виднелась белая безволосая грудь, тот сидел
как раз напротив Юрочки, и Юрочке стало вдруг неловко за свои грубые,