"Николай Алексеевич Некрасов. Жизнь Александры Ивановны " - читать интересную книгу автора

плетеные стула, один кожаный; диван турецкий, зачиненный в разных местах
русской выбойкой; столик маленький некрашеный, с отверстием в боку,
напоминающим, что в нем был некогда ящик. Другой стол побольше в углу; на
столе глиняная кружка, кувшин, несколько тарелок, три деревянные ложки и
одна... позвольте... точно серебряная... что за роскошь? серебряная ложка!
Налево от двери русская печка, которая, как можно заметить, несколько дней
уже не топлена. На припечье сковорода, в углу дружно с кочергою ухват; в
печурке сереньки, кремень и огниво. Направо от двери вешалка с женской
одеждой; ее немного: три ситцевых платья, драдедамовый выношенный салоп и...
позвольте... точно... бархатный черный капот, почти новый и прекрасно
сделанный... опять роскошь!.. Но вот, кажется, и все... нет... позвольте, мы
забыли сказать главное. В дополнение ко всему, что мы описали, на диване
сидела, сгорбившись, старушка с чулком в руке, который она старательно
вязала, пристально глядя на свою работу в большие очки в медной оправе,
которые были вздернуты на ее достаточно дородный нос.
В то самое время, когда она подбирала спустившиеся петли, дверь
отворилась и в комнату вошла известная уже нам женщина.
- - Ну что? - сказала старуха.
Новопришедшая печально покачала головой.
- - Как, ничего? Ах, безбожная душа!
- - Я его не видала.
- - Александра Ивановна, мать моя,- побойся бога. Ты меня, бедную
старуху, с голоду, что ли, уморить хочешь?
- - Я сделала все, что могла; я решалась на унижение...
- - И, матушка, что тут за унижение!
- - Я решалась просить милостыни у человека, которого презираю,
ненавижу...
- - Ну, что ж дальше?
- - Но бог сам не захотел допустить меня до этого унижения. Он меня не
принял и, верно, никогда не примет, потому что велел сказывать, как я
догадываюсь, нарочно для меня, что он уехал из Петербурга.
- - Ах, окаянной! Да ты-то чего смотрела...- И старуха опять с
ожесточением напустилась на Александру Ивановну, которую вы, верно, давно
уже узнали.
- - Послушайте, Анна Тарасьевна,- сказала несчастная жертва
решительно,- я долго терпела, теперь не могу терпеть больше. Вы
несправедливы, мало того, вы жестоки ко мне. Вы делали меня одну виновницей
наших горестей, нашей бедности - я молчала; вы беспрестанно преследовали
меня упреками и бранью - я терпела. Вы заставляли меня делать больше, чем я
могла,- я не противоречила. Я сносила все, потому что была действительно
виновата, хотя не столько, сколько вы меня обвиняли, но все-таки много,
очень много. Я даже радовалась, когда вы терзали мое сердце; для меня тут
была сладкая, невыразимая отрада: я чувствовала, что еще в земной жизни
начинаю искупать заблуждения неопытной молодости... Но всему есть конец; в
сердце человека есть такие струны, которые, когда их неосторожно затронут,
нелегко смиряются при всех усилиях воли и разума. Несмотря на ваше дурное
обращение со мною, на вашу беспрестанную суровость ко мне, я старалась
сколько могла о вашем спокойствии, более своего собственного. Я уже сказала
и повторю не без гордости, что, когда я увидела вас плачущую, отчаивающуюся,
с трепетом с часу на час ожидающую неумолимой нищеты,- я решилась на