"Николай Алексеевич Некрасов. Петербургские углы " - читать интересную книгу автора

А найдете того жука -
Не кладите под кровать.

Как ни шумно пировали мы, однако ж пронзительный, нечеловечески дикий
крик, раздавшийся вне комнаты, был тотчас нами услышан и в минуту сковал
наши языки и движения. Это был крик, какого я уже не слыхал во всю остальную
жизнь,- крик, в котором отзывалось все: и противное карканье почуявшей
непогоду вороны, и токующий глухарь-тетерев, и молодой, бодрый конь,
спущенный с аркана и весело заржавший, почуяв свободу и поле, и поросенок,
которого палят живьем, и человек, которого вешают. Не успели мы
переглянуться, к нам вбежала старая баба, с лицом до того испуганным, что я
едва узнал в ней хозяйку. Она ломала руки и кричала: "Ах батюшки!"
- - Что такое? - спросил я в недоумении.
- - Ничего,- отвечал дворовый человек хладнокровно.- Видно, опять
напилась?
- - Напилась... ей-богу, навилась, вина у рту... схватила нож:
зарежусь, говорит, и всех перережу. Батюшка Егор Харитоныч!
- - А пускай бы ее резалась.
- - Оно так. Туда ей и дорога, коли лучшего конца себе не надеется, да
ведь никогда не случалось... и для жильцов нехорошо... Надзиратель приедет.
Деньги все, поди, просила, и за шубу полсотни давали... а уж где шуба? Сама
своей души не жалеет, на саван не оставляет. Батюшка Егор Харитоныч, ведь
похоронить не на что будет!
Дворовый человек и Кирьяныч отправились за хозяйкою. Любопытство
заставило меня последовать за ними. Через дверь, с которою уже, если помнят
читатели, я был хорошо знаком, мы вошли на половину хозяйки. То была точно
такая же комната, как и наша, но убранная несколько иначе и лучше. В двух
углах стояли кровати, а два остальные были загорожены ширмами, с которыми
соединено было то удобство, что можно было заниматься чтением "Северной
пчелы", которою ширмы были оклеены. На пол-аршина от потолка во всю длину
стен были прибиты, как в крестьянских избах, узенькие полочки, на которых
стояла деревянная и черепяная посуда. Посреди комнаты происходила сцена,
достойная точного и возможно искусного описания. По полу каталась женщина в
полном цвете бальзаковской молодости, с красными, как бурак, одутловатыми
щеками, и задыхающимся, визгливо-пронзительным голосом кричала: "А... а...
а... а... ой... батюшки!.. а... ой... умру!.. умру!.. умру!.. а... а... а...
а!" Как у разгоряченной лошади, изо рта била клубами пена, которая клочьями
падала на пол и размазывалась по лицу; руки беснующейся были в крови: в
беспамятстве она их кусала. Ее окружали три женщины - две старые и одна
пожилая, все беременные, которые при каждом повороте кликуши боязливо
отскакивали и при каждом новом порыве ее бешенства вскрикивали в один голос:
"Ай!" Нужно еще упомянуть об одном обстоятельстве: из-за ширм (влево от
двери) раздавался тоненький голосок, напевавший с совершенной беспечностию
немецкую песенку, которую очень любят все петербургские немки:

Mein lieber Augastin,
Alles ist weg! {*}
{* Мой дорогой Августин,
Все проходит! (нем.).}