"Николай Алексеевич Некрасов. Петербургские углы " - читать интересную книгу автора

похвалы важному лицу, которое поэт называл меценатом. Такие брошюры
загромождали русскую литературу в доброе старое время, потому что русская
литература началась с хвалебных гимнов на разные торжественные случав, и
пиита обязан был держать всегда наготове свое официальное вдохновение; за то
его и хлебом кормили, а за неустойку больно били палкою. Известен анекдот о
Тредьяковском, которого Волынский собственноручно наказал тростью за то, что
Тредьяковский не изготовил оды на какой-то придворный праздник. Поэт Петров
официально состоял при Потемкине в качестве воспевателя его подвигов и для
того, во время его походов, всегда находился в обозе действующей армии. По
примеру великих земли и маленькие тузы или козырные хлапы имели своих пиитов
и любили получать от них оды в день рождения, именин, бракосочетания,
крестин дитяти, получения чина, награды и в подобных тому торжественных
случаях их жизни; за то они позволяли пиите садиться на нижний конец стола
обедать уже с собою, а не с слугами, как в обыкновенные дни, подпускали его
к целованию своей руки, дарили его перстнем, табакеркою, деньгами, поили его
допьяна и потом тешились над ним, заставляя его плясать. А пиита величал их
своими благодетелями, меценатами, покровителями, отцами-командирами и
"милостивцами". В начале XIX столетия этот род литературы начал заметно
упадать; 1812-й год нанес ему сильный удар, а романтизм, появившийся с
двадцатых годов, решительно доконал его. И теперь эта "торжественная" поэзия
считается уже синонимом "подлому стихотворству". Так изменяются правы!
Теперь уже за листок дурных виршей, наполненных высокопарною, бессмысленного
и низкою лестью, нельзя от какого-нибудь барина получить на водку,
перстенек, табакерку, 500 или 100 рублей денег - и еще менее можно
приобрести звание поэта! Вероятно, это одна из причин, почему старички,
запоздалые остатки доброго старого времени, так сердиты на наше время, с
таким восторгом и с такою грустью вспоминают о своем времени, когда, по их
словам, все было лучше, чем теперь.
- - Ерунда, {Лакейское слово, равнозначительное слову - дрянь.} -
сказал дворовый человек, заметив, что я зачитался.- Охота вам руки марать!
- - Ерунда! - повторил зеленый господин голосом, который заставил меня
уронить брошюру и поскорей взглянуть ему в лицо.- Глуп ты, так и ерунда!
Когда я подносил их его превосходительству, его превосходительство поцеловал
меня в губы, посадил рядом с собой на диван и велел прочесть... Я читал, а
он нюхал табак и говорит: "Понюхай".- "Не нюхаю,- говорю,- да уж из
табакерки вашего превосходительства..." - "Нюхай,- говорит,- ученому нельзя
не нюхать", и отдал мне табакерку... С тех пор и начал я нюхать. Велел
приходить к обеду... посмотрел бы ты, как меня принимали... всякий гость
обнимал... а какие все гости... даже начальник его превосходительства
поцеловал... я после и ему написал... Напился я пьян... говорю, как с
равными, а они ничего, только хохочут. Всяк к себе приглашение делает...
Ерунда!
И что-то похожей на чувство мелькнуло в глазах зеленого господина, и
долго с поднятою рукою стоял он посреди комнаты и вдруг качнул головой и
сказал голосом, который очень бы шел Манфреду, просившему у неба забвения:
"Налей, брат, мне, Егорушка, пожалуйста, рюмочку!"
Дворовый человек налил стакан вина, подозвал зеленого господина и
выкинул новый жестокий фарс: поднес стакан к губам зеленого господина и
вдруг, когда уже тот вытянул губы и совсем приготовился пить, отдернул
стакан и выпил сам. Но зеленый господин уже не рассердился: чувство