"Николай Алексеевич Некрасов. Очерки литературной жизни " - читать интересную книгу автора

- - Ну вот,- продолжал новопришедший, оглядывая кабинет Хлыстова с
чувством родственного участия, потому что все в нем, кроме стен и полов,
было, так сказать, творением рук его.- Кабинетец стал хоть куда, настоящий
литераторский, как подобает у артиста! - В Петербурге, в некотором кругу,
есть обычай называть "артистами" всех, кто не чиновник, не военный и не
купец.- И письменный стол, и этажерка, и Вольтеры, и полочка для книг, и
ящик для рукописей... Поздравляю, поздравляю от всего сердца! - Он чмокнул
Хлыстова в губы и продолжал не останавливаясь: - Ах, какая чудесная палка!
Где ты, монтер, достал? Что за уморительная рожа. Китаец, должно быть,
китаец... мандарин пятой степени!.. Ха-ха-ха... и с золотом... отделка
чудесная... Ба! даже н наконечник-то золотой... А уж рожа, какая рожа! - он
чмокнул ее.- Просто я влюбился в твою палку... Не могу расстаться!.. Ей-ей,
не могу... Продай, братец! Сколько хочешь возьми... Или дай хоть на
недельку... Я вынесу ее на сцену... Ха! ха! ха! Уморю всех... Ну так даришь,
что ли, моншер?
- - С удовольствием,- отвечал Хлыстов.- Очень рад, что она тебе
нравится.
- - Ну так по рукам! Какой ты милашка, моншер! - Он опять чмокнул его.-
Я тебе сам что-нибудь подарю... или нарисую в альбом... Ты знаешь, как я
рисую... Так, что ли?
- - Ну, пожалуй, так. Что за счет между друзьями!
- - И в самом деле... Умно! Что за счет между друзьями... особенно
между такими, как мы... ведь я тебя, душенька, люблю всем сердцем, всею
душою, всем помышлением...
Молодой человек с хлыстиком в третий раз поцеловал Владимира Ивановича
и начал прохаживаться, опираясь на новоприобретенную трость и напевая куплет
из недавно разыгранного водевиля:

Да, истинно актеры жалки:
Должны лишь публикою жить,
Работать век свои из-под палки
И маску целый век носить.

Нетрудно догадаться, к какому классу принадлежал этот любезный и ловкий
молодой человек. Он был актер. Любезность составляла главную черту его
характера, и эта любезность была так наивна, так обаятельно-вкрадчива, что
нельзя было не плениться ею, особенно с первого раза. Оттого все молодые
люди, знавшие его не коротко, были от него, как говорится, без ума, а знали
его все, кто только ходил в театр. Можно было наверное сказать, что он в
дружбе по крайней мере с половиною города. К такому обширному кругу друзей
способствовала легкость, с которою он заводил знакомства. Поговорив не более
пяти минут с человеком решительно незнакомым, он уж звал его другом,
моншером, ангелом, душенькой, лобызал при каждом слове, говорил ему ты,
выпрашивал у него на память какую-нибудь вещицу и оставлял очарованным от
своего деликатно-добродушного обращения и артистического достоинства.
Говорили, что будто сердечные порывы его в таких случаях были по расчету и
что он никогда не заведет знакомства, если нельзя было чем-нибудь
поживиться; носились даже слухи, что для поддержания температуры его дружбы
требовалось время от времени дарить его... Но как же можно верить слухам?
Что касается лично до Хлыстова, то он готов был проспорить сто тысяч против