"Николай Алексеевич Некрасов. Очерки литературной жизни " - читать интересную книгу автора

выпеченным, вы платите четверть франка; за квартиру, очень удобную, в
месяц - 20 франков! Прачке, которая моет вам белье,- четыре франка. Конечно,
иногда приходилось грустить: что-то, думал я, делают теперь мои
родственники? Живы ли вы, почтеннейший Авдей Степанович? Было иногда так
тяжело, тяжело... Но я утешался, что рассудок мой обогащается
наблюдениями... В Сицилии очень много картофеля; в Лондоне удивительно
дымно; улицы тесные, на улицах вечный шум, духота, визготня, крик; трактиры
очень хорошие, можно иметь превосходный стол, но надобно платить очень
дорого,- путешественнику обременительно. В Берлине мне в особенности
понравилась уха. В Гавре превосходные устерсы, но, по несчастию, я не мог
есть,- у меня была ужасная боль в желудке...
И так далее, и так далее. Нетрудно догадаться, к какому разряду
туристов принадлежал словоохотливый рассказчик.
В то самое время как турист беседовал таким образом, в другом углу шел
не менее интересный разговор. Речь шла о привидениях, духовидстве,
месмеризме, сомнамбулизме и тому подобном. Сбитеньщиков рассказывал анекдот,
как одна девица в припадке лунатизма взошла на самый верх колокольни,
несколько минут постояла на карнизе и благополучно возвратилась на свою
постель.
- - Да что, моншер,- сказал высокий, тощий актер,- чего далеко ходить,
ты сам, моншер, сомнамбул. Помнишь, как ты у меня ночевал?
- - Когда?
- - Ну вот как мы из Токсова-то приехали...
- - А! Помню! Помню! - отвечал лунатик, оправившись от минутного
смущения.- Точно, я у тебя тогда ночевал... Прекурьезная история... Ха! ха!
ха!..
Он засмеялся глухим, басистым хохотом, от которого задрожали стекла в
рамах. Актер также хохотал.
- - Забыть не могу,- сказал он, удерживаясь от смеха.- Легли мы спать:
я на диване, он на другом. Дело было в моем кабинете. Письменный стол,
кресла, а в углу шкаф с серебром; у шкафа ключ. Сплю, наконец проснулся,
темно еще; голова так и вертится; жажда ужасная! Встал, выпил стакан воды и
опять лег. Лежал, я думаю, с час,- не спится! Гляжу, и Сбитеньщиков встал;
идет потихоньку, на цыпочках; видно, думаю, и его также жажда морит; идет к
столу, боится меня разбудить. Так нет! пошел к шкафу, а глаза у него так и
светятся, выпучил их, точно кошка, сопит, как кузнечный мех... Постой! Что,
думаю, из него будет; нарочно захрапел, будто сплю! Подошел он к шкафу,
отворил, вынул ложку, другую, третью; вынул стакан серебряный... ну, там
кое-что и еще, завернул все в платок, который был с ним, и пошел вон из
комнаты. Я за ним; он в прихожую - и я туда; он в сени - я тоже; гляжу: его
уж и нет! Через минуту воротился без узелка. Я скорей на постель -
наткнешься, думаю, напугаешь; пожалуй, еще с ума сойдет... Лег и захрапел;
он тоже лег и захрапел; храпим себе, как будто бы за то жалованье получаем.
Поутру встаем, напились чаю, я молчу. Он тоже ничего не говорит. Иду в шкаф,
от шкафа в прихожую, к человеку. "Где серебро?" - "Не знаю-с!" А он все
молчит. Наконец спрашиваю: "Не снилось ли тебе, братец, чего? Ложек наших,
стаканов... не ходил ли ты куда ночью?"
- - Помилуй, говорит, с чего ты взял! Я спал без просыпу. Прощай,
братец, жена ждет.
За шапку, да было и домой! Нет, постой, говорю: скажи, где ложки?..