"Анатолий Найман. Сэр " - читать интересную книгу автора

участвовал в общегородских соревнованиях по легкой атлетике.
Первое место по прыжкам в длину занял сорокалетний латыш, костлявый и
болезненного вида, с результатом четыре метра десять сантиметров. Я, с тремя
девяносто, остался на втором. Мы прыгали в яму с грязным песком, куда собаки
прибегали писать и какать.
После каждой попытки - их было три - латыш снимал ботинки, в которых
соревновался, надевал брюки, снова ботинки, рубашку, пиджак и совсем
никудышный засаленный галстук, и так трижды.

Из Лудзы попасть в Ленинград, а стало быть, из Люцина в
Петербург, в то время можно было только через Режицу - по-латышски и
по-нынешнему, Резекне. Поезд приходил на
Резекне-II, откуда перебирались - в 1946 году в телеге - на
Резекне-I. В августе, а возможно, и круглый год, нечего и думать купить
в кассе билет, поэтому тетя Соня, поехавшая нас провожать, не сняв кухонного
передника, прошла сквозь орущих и умоляющих людей прямо к проводнику,
достала из кармана две сотенных, бывших тогда в локоть длиной, сунула их, но
не засунула, а так, чтоб торчали, в верхний карманчик его железнодорожного
кителя, и закричала отцу и нам с братом:
"Быстро в седьмой вагон!" - голосом начальника станции. И Люцин, и
Режица географически ближе к России, чем Рига, так что у
Менделя Берлина, как и у моего деда, на две-три поездки в Ригу
приходилась одна в Петербург - потом в Петроград. Деда несколько раз дела
задерживали здесь на продолжительное время, и тогда к нему приезжала семья,
то есть жена со старшей дочерью - моей будущей матерью,- а позже и с ее
младшей сестрой. Квартиру он то ли снимал, то ли даже купил, потому что в
маминых рассказах всю жизнь фигурировала "наша квартира на Офицерской".
Офицерская в советское время стала Декабристов и относилась к району,
обслуживаемому поликлиникой, в которой мать тоже всю жизнь проработала
участковым врачом. Останься их семейство в
Ленинграде, она могла бы к своим заболевающим детям вызывать на дом
самое себя. Не знаю, все ли на свете, но в этом городе, ручаюсь, что все,
состоит исключительно из таких совпадений.
Мама хранила два медальона - об окончании гимназии в Петрограде и
еврейской в Риге. В 1925 году ей было шестнадцать лет, на это время,
по-видимому, и приходятся оба окончания, если принять, что аттестат одной
пошел в зачет в другой. Как обстояло дело с экзаменами по древнееврейскому и
идишу, остается только догадываться: мама умела читать и понимала идиш, но
не говорила.
Рижский медальон был двуязычный: на латышском и, как у меня осталось в
памяти с детства, на древнееврейском. Она знала буквы, могла разобрать
слова, но у этого был другой источник: семья уезжала на полтора года в
Палестину. Дед провез в подошве башмака несколько камней, которых ему
хватило, чтобы на паях с компаньоном открыть в Хайфе лавку. Бабушка с
дочерьми, уже тремя, приехала к нему, но из-за жары, хамсина, грязи, чуждой
среды, враждебности арабов и вообще всего, что называется
Восток, категорически отказалась остаться. Дед лез вон из кожи, чтобы
улучшить быт, просил потерпеть, предлагал ей уезжать с детьми каждый год на
несколько месяцев в Латвию - она твердила только о немедленном отъезде,
впадала в угнетенное состояние духа и хворала. Все вернулись в Ригу.