"Раби Нахман. Рассказы о необычайном (иудаизм)" - читать интересную книгу автора

что относится к началу, рассказывают в конце, и так далее. Бааль-Шем-Тов,
благословенна его память, умел рассказывать истории, в которых все было на
месте. Своими историями он исправлял мир. Когда он видел, что каналы,
связывающие высшие миры с низшими, повреждены, он рассказывал историю - и
так возвращал им их исходные свойства"" (4). Как истый хасид, раби Нахман
верил, что каждое явление нашего мира устремлено к высшим сферам, в том
числе сказки, мелодии и песни, которые люди сочиняют, рассказывают и поют в
душевной простоте. Они направлены к высотам высот, хотя те, кто слагает их,
обычно не подозревают об этом. Не меньше, чем сказками, великие хасидские
цадики интересовались народными песнями, еврейскими и нееврейскими, находя в
них глубокое содержание. Обращение к фольклору давало раби Нахману
возможность распутать "перепутанное в повествовании" и привести таким
образом мир к исправлению.
Использование готовых сюжетов позволяло ему освободить из плена
нечистоты искры святости, томившиеся в тупиках мироздания, и помочь им
вернуться к их высшему источнику - как это происходит всегда, когда что-либо
используется по своему прямому назначению: для служения Всевышнему. Правда,
из наследия своего учителя раби Натан отобрал лишь несколько "распутанных"
им народных сказок, ибо его привлекали главным образом оригинальные истории.
Однако и в сочиненные самим раби Нахманом сюжеты вплетены известные
сказочные мотивы. На мой взгляд, именно обработки этих сказок позволяют
судить о творческом даре раби Нахмана. О нем свидетельствуют те едва
заметные волшебные прикосновения, которыми художник преображает бродячий
сюжет в кабалистическую аллегорию.


БИБЛЕЙСКИЕ И ТАЛМУДИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ.


Раби Нахман был великим знатоком Танаха, как он сам свидетельствует о
себе и как явствует из его сочинений. Однако во всех своих книгах, и
особенно в "Историях", он использует библейские источники на свой лад. Б-г
благословил раби Нахмана поэтическим воображением и талантом, который
проявлялся не только в возвышенной символике его произведений, но и в
удивительной выразительности языка. Обычно люди овладевают языком как
готовым набором лексических средств, устойчивых выражений, идиом, к которым
прибегают по мере надобности, не раздумывая. Раби Нахман был не таков. Для
него метафорический строй языка был "средой обитания", в которой он
чувствовал себя как рыба в воде, свободно творя сравнения и образы,
наполненные жизнью и смыслом. Некоторые из этих метафор превращались в
маленькие рассказы, живущие своей, отдельной жизнью. И когда раби Нахман
читал Письменную Тору, богатейший мир его фантазии оживал, начинал бурлить,
отдельные главы Танаха, фрагменты и даже стихи преображались в истории,
имеющие самостоятельную значимость. Подобное восприятие Писания вообще
характерно для значительной части кабалистических книг. Однако лишь у раби
Нахмана (в том числе в "Ликутей-Маhаран" и "Сефер hа-мидот") мы находим не
только символическое видение священного текста, но и одушевление его
выразительных средств. В воображении раби Нахмана фразы Торы начинают
двигаться подобно ожившим изображениям. Эта особенность в той или иной мере
сказывается во всем, что им написано, а в некоторых историях (например,