"Алексей Петрович Нагорный, Гелий Трофимович Рябов. Повесть об уголовном розыске (к-ф. "Рожденные революцией")" - читать интересную книгу автора

- Коляча, слышь, сынок? Почем нынче подрядился? Гляди, не продешеви!
Сыну Кондратьевых, Николаю, шел семнадцатый год. Был он крут в плечах,
высок, сапоги носил сорок четвертого размера. Девки уже засматривались на
него, но он их не замечал. А когда в престольный праздник или просто так,
под настроение, выходили мужики двух соседних деревень "стенка на стенку",
то Колю брали в "бойцы" за деньги, и шел он к тем, кто давал больше.
Коля вышел из-за занавески, на ходу застегивая рубашку, в упор
посмотрел на отца. Тот сник под взглядом сына, пробормотал:
- Да мне немного. На шкалик и ладно, - и отвернулся к стене, поняв,
что шкалика не будет, и Коля, как всегда, разгадал нехитрый его ход: "Я к
сыну с сочувствием, а сын мне за это - водочки".
Мать перекрестила Колю, сказала, сдерживая слезы:
- Наше дело крестьянское. Пахать да сеять. А ты?
- А что я, - вздохнул Коля. - Изба того гляди завалится, вон ее всю
грибок сожрал. А много нынче пахотой заработаешь?
- Сон я видела, сынок, - тихо сказала мать. - Будто идешь ты по воде в
красной рубахе, глаза закрыты, мы с отцом зовем тебя, а ты не
откликаешься...
- Эх, мать, - усмехнулся Коля, натягивая сапоги, - мне вон каждую ночь
сахарная голова снится, а проснусь, кукиш облизну, и на том спасибо.
Он повернулся к дверям.
- Зря смеешься, сынок. Вчера батюшку встретила, отца Серафима, про
этот сон ему рассказала, а он нехорошо на меня посмотрел, пронзительно, и
сказал непонятно: скоро, говорит, будет в твоей жизни перемена и в жизни
сына тоже. Я спрашиваю - какая? А он глазами зыркнул и ни слова в ответ.
Это как? - мать тревожно посмотрела на Колю.
- А никак, - беззаботно отозвался Коля. - У батюшки своя жизнь, у
нас - своя.
Коля вышел на крыльцо, ткнул ногой покосившийся, черный от времени
стояк, потом бросил подвернувшемуся псу кусок пирога: "Гуляй, пока пьяный
отец на воротах не повесил", - и зашагал, выбирая места посуше.
Шел ноябрь 1917 года. Осень припозднилась, осины еще не растеряли
листву и звонко шелестели, высоко синело небо, брехали собаки, сизый дымок
тянул над гнилыми крышами...
Мужики выходили со своих дворов и, неряшливо меся грязь, вливались в
общий поток. Шли они на забаву. Шли умирать. Кто от меткого удара в висок
или в грудь, кто от перепоя в честь победы грельских над прельскими или
прельских над грельскими - уж кому больше повезет.
Голосили бабы; вскрикнет одна, заведет дурным голосом вторая,
поддержит третья, и через минуту над всей деревней уже висит-переливается
не то собачий вой, не то крик по новопреставленному кормильцу.
Коля ловил на себе завистливые взгляды и гордо выпячивал подбородок -
знай наших, мелкота недоделанная, собирай копейки, кому жизнь дорога, кто
больше даст, в ту стенку и стану, а противоположной стенке тогда все одно -
каюк.
Вышли на площадь. В глубине взметнулась пятью куполами церковь,
сбоку - добротный поповский дом под железной крышей, в пять окон, с
наличниками глухой резьбы, с петушком на трубе.
Соседи - прельские - уже выстраивали стенку; от мужика к мужику ползла
четверть - редко кто отказывался, а последний - хлипкий, низкорослый