"Юрий Нагибин. Время жить" - читать интересную книгу автора

выступлению с подобной макулатурой. Ругали меня не только студенты литвуза и
члены литобъединения Бабеля, но и почтенные писательницы: Анна Караваева,
Валерия Герасимова, Агния Барто, которые были признаны, имениты, широко
известны. "Это какая-то чувственница!"- сказала о моей героине Анна
Караваева, и я подумал о самоубийстве. А затем случилось
нежданное-негаданное. Председательствующий на вечере Валентин Петрович
Катаев вдруг покраснел и сказал резко:
- Ну, хватит играть его костями. Одаренный человек прочел не то, что
следовало, с каждым бывает!
Честно говоря, я понял, что речь идет обо мне, лишь по дружному
возмущению аудитории. И тут прозвучал насмешливый голос: - А ведь рассказ-то
хороший!
В дверях стоял Юрий Карлович Олеша. Наступила тишина и растерянность. Я
был спасен. Дело не в том, что мнение Олеши значило больше катаевского, но
Юрий Карлович в ту пору никогда не появлялся на литературных вечерах и в
воображении молодых был овеян каким-то легендарным туманом. Потом о рассказе
остроумно, весело и тепло говорил Михаил Юльевич Левидов. И сейчас, по
прошествии целой жизни, у меня закипают слезы в горле, когда я вспоминаю,
как добры оказались ко мне эти крупные писатели.
А через год в журнале "Огонек" появился первый мой рассказ "Двойная
ошибка"; характерно, что рассказ был посвящен судьбе начинающего писателя.
Мартовскими, грязно замешанными улицами я бегал от одного газетного киоска к
другому и спрашивал: нет ли последнего рассказа Нагибина?
Первая публикация ярче светится в памяти, чем первая любовь.
...Волховский фронт был трудным фронтом. Неимоверная сложность его
задачи прорвать извне кольцо ленинградской блокады усугублялась тем, что
наступление велось на Чудово - Любань, то есть там, где всего плотнее и
эшелонированнее была немецкая оборона. Не случайно, после многих горчайших
неудач, прорыв был осуществлен совсем в другом месте, под Мгой-Сенявином,
где лишь узкая полоска отделяла Волховский фронт от Ленинградского.
2-я ударная армия с тяжелейшими боями прорывалась к Мясному бору, чтобы
там попасть в окружение и полечь в приволховских лесах и болотах. Я был
прикреплен по линии седьмого отдела к этой армии, ездил туда для
инструктажа, сбора трофейных материалов, выпуска оперативных листовок,
адресованных полкам и дивизиям противника, с которыми в данный момент велись
бои. Ездил я туда также с радиопередвижкой, позволявшей непосредственно
проводить десяти - пятнадцатиминутные передачи для войск противника. Затем
машину обычно засекали минометы или полевые орудия, и надо было утекать.
Команда радиопередвижки во главе с воентехником Лавриненко и сменившим меня
диктором, старшим лейтенантом Строгановым, погибла под Мясным бором.
Если в Малой Вишере, где находилось политуправление, фронтовые
впечатления исчерпывались беспрерывной бомбежкой и обстрелом с воздуха,
разбором всевозможной немецкой письменности: от оперативных документов до
личных писем погибших солдат - это называлось изучением противника, работой
в газете на немецком языке, то поездки на передовую неизмеримо расширяли
круг наблюдений. Здесь, в ротах, где мы обучали добровольцев-рупористов, на
НП батальонов и полков во время боев местного значения, в освобожденных
деревнях, куда надо было войти в числе первых, чтобы опросить свежих, не
научившихся хитрить пленных, война открывалась во всей своей жестокой
серьезности. Участвовать в бою, стрелять по зримому противнику мне довелось