"Юрий Нагибин. Зеленая птица с красной головой" - читать интересную книгу автора

- Пока! - всегда первая говорила Нина.
- Пока! - отвечал я с горечью в душе.
Она скрывалась в темной подворотне, я переходил на другую сторону, и
сразу в нос ударял мне тяжкий, гнилостный, с винным привкусом запах: в
подвале за железной решеткой помещалось картофелехранилище. Черт его знает,
отчего там так пахло! Впрочем, я мог легко избежать этого запаха, просто мне
не надо было переходить на другую сторону. Но я переходил. Мне казалось
естественным, что после разлуки с Ниной все портится в мире: тускнеет день,
глохнут звуки, загнивает воздух. С тех пор я знаю, чем пахнет разлука:
смертью с привкусом вина.
Сколько я натерпелся из-за этой девчонки! Редкий день меня не били.
Калабухов, Чистопрудный парень, не давал проходу ни ей, ни мне. Я был
сильным, поэтому Калабухов никогда не нападал в одиночку. Меня били при
выходе из школы, на бульваре, в устье Телеграфного переулка, на катке.
Правда, били лишь тогда, когда видали с Ниной, без нее я был в безопасности.
Сколько Нининых носовых платков, которыми унимал я кровь, осталось у меня,
сколько монеток передал я ей - ведь дарить платки плохая примета. Нине было
тяжело, что я подвергаюсь из-за нее постоянной опасности, но, чутко понимая
мою обреченность, она никогда не предлагала мне ходить поврозь.
Когда мы стали старше, драки прекратились. Мы могли спокойно сидеть на
скамейке Чистых прудов и в тысячный раз выяснять, почему я ей не нравлюсь,
вернее, нравлюсь, но как-то не так. Не так, как наш бывший вожатый
Шаповалов, не так, как Лемешев, не так, как летчик Громов, не так, как
Конрад Вейдт и Борис Бабочкин, - перебирал я мысленно, поскольку знал все
самые сильные Нинины влюбленности. Величие и отдаленность этих моих
соперников избавляли меня от ревности, но не от тоски. К несчастью, было и
другое. Я знал, что Нина целовалась с красивым, щеголеватым старшеклассником
Лазутиным, редактором школьной стенной газеты; что нередко ее привозит в
школу на мотоцикле парень в кожаной куртке и очках-консервах; что пропуска в
Художественный театр достает ей какой-то студиец...
Иногда мимо нас проходил Калабухов; он учился теперь в спецшколе и
носил военную форму. Он приветствовал Нину по-военному, бросая руку к
околышу фуражки, а на меня кидал угрюмо-сочувственный взгляд. Его жест и
взгляд совпадали, и мне казалось, что он салютует моей грустной стойкости.
Самая трудная пора наступила, когда мы перешли в десятый класс. Нину
"открыла" вся школа. Я и то удивлялся, как могут ребята размениваться на
других девчонок, когда есть Нина. И вот, наконец, то, что было мне ведомо
многие годы, вдруг стало ясным всем ребятам: в 326-й школе есть чудо, и чудо
это - Нина Варакина. Возможно, пришло время раскрыться всему, что таилось в
ее зыбкой, смутной прелести подростка. Очарованный ею, когда она была еще
косолапой, смешной девчонкой, я не берусь об этом судить.
Общее поклонение, как и всякий культ, непременно должно было обрести
единую форму. Этой формой оказалась поэзия. Школой овладело стихотворное
помешательство. Не было дня, чтобы очередной поэт не вел Нину на Чистые
пруды, к беседке, чтобы прочесть ей стихи своего сердца. Стихи были плохие,
с однообразными околичностями, почти в каждом упоминались роза и озеро,
читай: бульвар и пруд. Мы вместе с ней смеялись над этими стихами. И все же
я с болью чувствовал, что Нину трогают если не сами стихи, то усилия,
затраченные в ее честь. И становилось странным, отчего же молчу я, самый
давний и преданный ее поклонник...