"Юрий Нагибин. Моя золотая теща (Повесть)" - читать интересную книгу автора

платок, на ногах были знакомые аккуратные маленькие чесанки, она была похожа
на себя прежнюю, и на какое-то мгновение мне показалось, что настоящее
связалось с прошлым. Из этого возникло чувство беспреградности, родности, и
казалось естественным, что мы очутились на ковре, покрывавшем пол (шуметь
нельзя, за стеной лежала мать). Но, получив бедное наслаждение, я понял, что
ничего не вернулось. Похоже, она вложила больше живого чувства в воскрешение
былого. И все-таки телесно я чувствовал ее с пронзающей силой. Конечно, это
не шло в сравнение с коленопреклонением у нее в комнате, оказывается, любовь
участвует в физической близости, но я не получал такого от других женщин.
За стеной послышался не то вздох, не то стон, Даша метнулась к матери.
Внутренняя суть ее движения соответствовала энергии глагола, но внешне она
сохраняла всегдашнюю неторопливость. В глубине ее мог бушевать пожар, но
окружающим она показывала спокойное лицо, ничто не могло сбить ее с
размеренно-плавного ритма. Что это - умение владеть собой или эмоциональная
заторможенность? Я видел слезы на ее глазах, но не видел ее плачущей, тем
паче рыдающей, я видел ее улыбающейся, слышал короткий смешок, но не видел
громко, открыто смеющейся и уж подавно - хохочущей. Всегдашняя ее
сдержанность, погруженность в себя помешали мне увидеть нынешнюю
потерянность, горестный обвал души. Из этого обвала прозвучал зов ко мне,
отсюда и жест-подачка моей малости, себялюбию и похотливости. Она узнала
великое горе и пожалела мое горе, сила страдания не зависит от весомости
порождающей его причины. Я не сумел оценить по-настоящему это проявление
понимающей доброты. Меня одолевали суетные мысли. Где ее новый друг, или он
оказался непригоден вблизи смерти? И где ее приемный отец, почему его так
поздно нет дома? О причине отсутствия друга я никогда не узнал, хотя и
догадывался - он появится снова в Дашиной жизни вскоре после похорон, потом
канет навсегда, а приемный отец совершит предательство. Уже в начале болезни
жены, под каблуком которой беззаботно прожил четверть века, он, профессор
кислых щей, сошелся с влюбленной в него студенткой и сейчас с трудом
соблюдал приличия, уже будучи весь в своей новой жизни. Умирающая знала
наперед: он поставит ей дорогой памятник и холодно расстанется с Дашей,
которую воспитывал с годовалого возраста.
Писать о прошлом гораздо легче, чем когда-то находиться в нем.
Умирающая за стеной женщина долго ненавидела меня. Даже странно, что у
немолодого, умного, с большим жизненным опытом человека могло быть такое
взрослое и стойкое чувство к мальчишке. Ненависть коренилась не столько в
моих личных качествах (тоже мало ей привлекательных), сколько в том, что я
встал поперек пути. Она торопилась устроить Дашину судьбу, то ли провидя
свой недолгий век и ненадежность опекуна, то ли боясь, что милая полнота
дочери скоро обернется рыхлостью и бурный весенний расцвет перейдет без лета
в осень. В самостоятельную судьбу дочери она проницательно не верила.
Слишком прочно защищенной от жизни Даше в одиночку не уцелеть. И матери
хотелось для нее надежной защиты. Разве мог это дать влюбленный
мальчишка-студент из скудного и не взысканного временем дома? Она оказалась
бессильна против меня, пока я был рядом с Дашей. Мой отъезд на фронт
развязал ей руки, вернув власть над дочерью. Сменщик, выбранный из
окружавших Дашу молодых людей, годился на роль покровителя еще меньше, чем
я, несмотря на могучую стать - вылитый Васька Буслаев. Богатырь был с
гнильцой - вневойсковик, белобилетник, что-то неладное с психикой. Но, чтобы
выставить меня, вполне годился. А потом пришла смертельная болезнь и