"Юрий Нагибин. Моя золотая теща (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Он был ее первым мужчиной, но не первой любовью. Года за два до их
знакомства она едва не стала женой человека на двадцать лет ее старше,
готового пожертвовать семьей и поставить под удар блистательную карьеру. Он
был из причастных власти, а там царили в ту пору строгие правила домостроя.
Брак не состоялся, ибо накануне решающего жеста он, умный и дальновидный в
своей грубой среде, растерялся в тонком Дашином мире и обнаружил свою волчью
суть. Даша в слезах и отчаянии позволила матери выгнать его вон.
А потом был влюбленный поэт, хороший поэт и славный малый, но Даша так
его и не полюбила, хотя покорно скользила к замужеству, которого хотела ее
семья. В двадцать лет она казалась не только созревшей, но и чуть
переспелой, как те вишни, что лопаются от распирающего их сока; полная,
величественная, начисто лишенная девичьей легкости и подвижности - юная
матрона.
И был Крым, и встреча с ним, ныне брошенным мужем, а тогда
восемнадцатилетним мальчиком, только окончившим школу. Понятно, что он
влюбился, но удивительно, что Даша, которая была не только на два года
старше, а в этом возрасте год идет за пять, но неизмеримо взрослей,
испытанней в страстях, уже дважды невеста, влюбилась в недоросля. И так
влюбилась, что через год любовно-целомудренных отношений простила ему роман,
творившийся на ее глазах, со зрелой, искушенной женщиной, решившей сделать
из него мужчину. Девятнадцатилетний парень оставался невинным, хотя
страстно-безгрешные игры с Дашей доводили его до исступления. Чтобы вернуть
его к себе, Даша подарила ему свое единственное, как она старомодно
выразилась, достояние. Вернуть и намертво привязать. Да, он был так схвачен,
что, став перед уходом на войну ее мужем - а это действует отрезвляюще на
самую пылкую страсть, - даже мысленно не мог представить себя с другой
женщиной. И на фронте не перестававшее томить желание вопреки блокадному
голоду, цинге, чудовищной бомбежке, а потом и окружению, в которое он угодил
под Мясным бором, имело лишь один образ - Даши, ее лица, груди, рук, бедер,
лона. Кругом гомозились несытые - при всем несколько бессильном рвении
фронтовых мужчин - связистки, медсестры, сандружинницы, штабные машинистки,
официантки офицерских столовых, почтарши, а он, как последний дуралей,
метался ночью на койке или нарах, или просто на голой земле - в зависимости
от того, где заставала его военная ночь, представляя себе в тысячный раз,
что они делали с Дашей и что он сделает, когда вернется домой. Не научившись
в детстве самоудовлетворяться, он изнывал от этой пытки воображением,
перенапрягавшей плоть без надежды на освобождение. Наверное, он был задуман
однолюбом, но физически был сотворен на роль самца в стаде. Он был обречен
на верность Даше и никогда не думал об этом как о добродетели.
Собственную зашоренность он распространял на нее. У него даже тени
сомнения в ее верности не возникало. То, что предшествует соединению,
привлекало ее куда сильнее, чем торжество любви, ибо она не разделяла
кульминации. Она с охотой перенимала его не слишком богатый опыт и смелое
экспериментирование в науке страсти нежной. Это было ей куда интереснее - в
силу хотя бы разнообразия - обычной потной работы. Она в своих письмах
вспоминала, как он стоял на коленях перед низким диваном меж ее широко
разведенных ног. Он тянулся к ее губам и глубоко внедрялся во влажно горячее
естество; она забирала его губы в свой нежный рот, ему казалось, что он весь
проваливается в нее.
Она всегда уверяла, что прямая близость ничего ей не добавляет, это