"Юрий Нагибин. Маленькие рассказы о большой судьбе" - читать интересную книгу автора

им легендарная фигура основоположника рода.
- Все Гагарины волю любят, - веско сказал Алексей Иванович. - Я вон
тоже побродил по белу свету...
- А чего хорошего? - перебила Анна Тимофеевна.
- Как чего? Людей поглядел, чужие города, места разные интересные,
озера, реки. Человеку нельзя сиднем сидеть. Ему вся земля нужна...
- Размечтался!.. Шумел, колобродил Иван Гагара, а пропал не за грош.
- Убили?.. - охнула Зоя.
- Пьяный под поезд угодил.
- А все равно, он жить умел, радоваться умел. Великое это дело -
радость любить, тогда ничего не страшно.
- Тут я с тобой согласная, что б ни случилось - держи хвост
морковкой!.. - заключила Анна Тимофеевна.

НОЧЬЮ

Знали - они придут в Клушино этой ночью. Наши оставили село, забрав всю
технику и боеприпасы, увезли раненых, взорвали два-три здания, так и не
использовав подвалы, оборудованные под доты. Бои грохотали севернее и южнее
села, немцы обтекали Клушино, и надо было уходить, чтобы не оказаться в
мешке. Село стало ничьим: ни своим, ни чужим. К вечеру зарницы и глухой гром
переместились на восток. Клушино осталось в тылу немецких войск. Стало быть,
с часу на час жди непрошеных гостей.
Про немцев говорили всяко. Вообще же все разговоры сходились на том,
что любой неприятель поначалу грознее, чем по прошествии времени. Главное,
первую встречу пережить, а там как-нибудь все образуется.
Анна Тимофеевна опасалась за четырнадцатилетнюю дочь Зойку, литую и
ладную, на вид старше своих лет. Решили семейным советом: матери с ребятами
идти к соседке и спать на полу, впокат с другими жильцами, авось они не
разберутся в человечьей мешанине и не тронут, а отцу дома оставаться, чтоб
не показалась подозрительной пустая изба.
Так и сделали. В избу Горбатенькой (у нее правая лопатка колом торчала)
народу набилось - не продохнуть, все больше бабы и девки. Горбатенькая
накидала всякого тряпья: засаленных ватников, драных платков, кофт, ветошек
разных, каждая укуталась, как могла, и для тепла, и для обмана жадного
вражьего взгляда. Спать завалились рано, хотя сна ни в одном глазу не было.
В тишине громко тикали ходики, и каждому лежащему на полу казалось, что
они тикают из его груди. Потом завыла собака, и выла так истошно,
выматывающе и долго, что хотелось ее убить. Опять настала тишина, но теперь
от тиканья ходиков ломило виски, сорвать бы их со стены да и грохнуть об
пол!
Качается, качается маятник, а стрелок не видать, - окна плотно
завешены, - время остановилось между жизнью и смертью. И никто не знал - в
глухую ночь или под утро деревня наполнилась ревом моторов, чужими,
страшными голосами. Внезапно дверь распахнулась, ударил свет электрического
фонарика.
Световой кружок забегал по лицам, как пальцы слепца. Люди жмурились,
закрывались рукой, бортом ватника, ветошкой. Анна Тимофеевна, будто в сонном
беспамятстве, навалилась на дочь, закрыла ее собой.
Конечно, немец догадывался, что люди не спят, лишь притворяются в