"Юрий Нагибин. Певучая душа России" - читать интересную книгу автора

естественным творением земли, солнца, воздуха, как трава, цветок, дерево, и
такой же принадлежностью России, ее истории, ее боли, ее терпения, ее
радости и неясности наперекор всему, как и породивший его народ. Поэтому в
его пении, чрезвычайно умелом, мастерском, а вовсе не нутряном, сыром, как
бог на душу положит, не было никакой "химии" - я только недавно узнал это
выражение, обозначающее то, что не позволило мне полюбить с равной силой
других выдающихся теноров. Лемешев - над счетами, к нему приложимы слова
Бориса Пастернака, адресованные высшей поэзии:

И тут кончается искусство,
И дышит почва и судьба!..

Я хочу вернуться к тому, что создает неповторимое очарование голоса С.
Я. Лемешева и дарит ему такую власть над душами, - к его тембру. На память
приходит замечательное высказывание тогда еще совсем юной Мариэтты Шагинян о
Рахманинове, чьей страстной и наиболее умной поклонницей она была. Мариэтта
Сергеевна первой сказала и написала о единственном в своем роде "смуглом
звуке Рахманинова". Логически объяснить ее слова невозможно, что не помешало
многим писавшим о Рахманинове сразу принять их на вооружение. Ирония судьбы:
Рахманинов так сердился на своего друга Скрябина за звукоцвет, а лучшее
определение для его собственного пианизма нашлось в цветовом ряду. Сколько я
ни читал о Рахманинове, сколько ни слушал его, работая над двумя большими
посвященными ему рассказами и телевизионной передачей, нет и не было точнее
и художественней слов, осенивших Мариэтту Сергеевну. Видимо, Артур
Рубинштейн не знал их, когда во время его московских гастролей Лев Оборин
спросил, кого тот считает величайшим пианистом в мире.
- Владимира Горовица, - не задумываясь, ответил Рубинштейн, явив своим
ответом не только высокую художественную честность, но и скромность: великий
виртуоз имел право хоть на легкое колебание. Виктор Гюго в сходных
обстоятельствах долго откашливался, что-то бурчал и наконец гаркнул:
"Альфред де Мюссе второй величайший поэт Франции!"
- Как, а не Рахманинов? - удивился Оборин.
- Ну, так это же Рахманинов!.. - чуть растерянно произнес Рубинштейн. -
Это совсем другое дело... Горовиц - да!.. Но, знаете ли... - и, не найдя
слов, покрутил коротковатыми для пианиста такой феноменальной техники
пальцами.
Казалось, еще немного, и он скажет: знаете ли, у Горовица есть все,
кроме смуглого звука Рахманинова, - но повторного открытия не случилось.
У голоса Лемешева - смуглый звук, которым не обладает никто другой...

II

Сергей Яковлевич Лемешев научил меня прежде всего любить оперу -
искусство, которое некогда считалось вершиной музыкального творчества.
Моцарт постоянно мучился, что ему не заказывают опер (их заказывали
Сальери - кто кому завидовал?), он справедливо считал, что непоставленная
опера - мертворожденное дитя, как бы прекрасна ни была музыка. Ибо опера -
синтетическое искусство: сочетание музыки и зрелища. Верди и Вагнер целиком
выразили себя в опере, исходя из взаимоисключающих представлений о ее
существе: драматический мелодизм Верди и музыкальная драма Вагнера. Опера