"Юрий Нагибин. Певучая душа России" - читать интересную книгу автора

Но не успел он остановиться, как Воловов-Милорд сунул ему фонарь"...
Цитировать дальше неприятно - великого артиста травят на сцене, как крысу. И
почему изобретательный режиссер остановился на этом? Можно было пригнать на
сцену лошадь, ту самую, на которой выезжает Грозный в "Псковитянке", и
заставить ее лягнуть певца или вывалить ему на ботфорты пахучие яблоки - вот
был бы урок строптивцу! Еще неплохо, если б по наущению режиссера пожарный
вдарил бы в дерзкого разбойника тугой струей из брандспойта - уж тот бы
покрутился! Ах, как бы заиграл обложенный со всех сторон фонарщиками,
шпагомахателями, неуклюжими Церлинами, лошадьми и пожарными "рутинер",
полагавший, что оперная сцена существует прежде всего для пения!
Довольный собой, Г. Ансимов сообщает, что, расшевелив таким образом
Лемешева, он заставил его играть, хотя и не добился полного понимания своих
режиссерских принципов. Да, при всей своей бытовой покладистости Лемешев был
тверд и стоек в вопросах искусства. Опера "Фра-Дьяволо" имела громадный
успех благодаря блистательному исполнению Лемешевым главной роли, на все
остальное публика и внимания не обратила, добродушно списав молодому
постановщику замусоренность ансамблевых сцен. Понимая это, режиссер-новатор
довольно сурово расстается с Лемешевым на страницах своей книги, не забыв
при этом поместить страничную фотографию певца с теплым посвящением ему,
Ансимову. Это выглядит непоследовательно, но ловко. Если же говорить
серьезно: тем, как написал Ансимов о Лемешеве, он лишил себя права помещать
в книге его снимок да еще с такой надписью... Это с его стороны
беспринципно. И последнее: одно дело писать о живых, они могут ответить,
защититься, сами перейти в наступление, другое - о мертвых, тут необходимы
бережность и деликатность, - ведь они немы.
Но что сделаешь с Г. Ансимовым - судебному преследованию он не
подлежит. Быть может, ради такого случая стоит вернуться к старинному
способу наказания: лишить его еще одной буквы в фамилии...

III

Но вернусь к основной теме. От оперы Лемешев повел меня к романсу и
песне. Казалось бы, естественней назвать песню раньше, она и доходчивей, да
и как пел Лемешев русские народные песни! Но, утверждаясь на сцене Большого
театра, Лемешев и в концертах пел арии из опер и первоклассные романсы
Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова, Бородина, Листа, Шуберта, Бизе. А
русские песни, как и неаполитанские, появились в его репертуаре позже, и,
если не ошибаюсь, сперва на пластинках, в радиопередачах, затем в концертах,
преимущественно сборных. Лишь после "Музыкальной истории" русские песни
прочно утвердились в его концертном репертуаре, нередко занимая целое
отделение, а затем он уже стал давать концерты целиком из русских песен в
сопровождении оркестра народных инструментов.
Если живопись помогла мне проникнуть в красочный мир оперы, то к
романсу я, наверное, пришел от литературы, которая с юности завладевала мной
все сильнее, хотя до поры скрывала, что станет судьбой. И опять же не
случайно в страну романса должен был ввести меня Лемешев. Дело не только в
том, что Лемешев той поры пел романсы, прекрасные по словам, находившим во
мне живой отклик, но он всегда глубью души знал, о чем поет, каждое слово
было напоено смыслом, каждая нота - переживанием. Последнее становится
особенно важным, когда широко известны обстоятельства, породившие тот или