"Юрий Нагибин. Трое и одна и еще один" - читать интересную книгу автора

канув невесть куда. Но он был в ее мыслях, снах, вернее, в бессоннице. Нет
ничего ужасней, изнурительней бессонницы. Она не могла писать. Начинала и
сразу бросала. А от нее ждали. Две ее жалкие публикации неожиданно произвели
впечатление. Пшибышевский самозабвенно переплавлял свои мучительные
переживания - ревность, боль, разочарование, униженность - в золото слов, а
она бесцельно маялась, обреченная днем на одурь полудремы, ночью - на
вертячку бессонницы. Что это - женская суть или просто бездарность?

Ну, а в Кракове, в блеске молодой громкой славы, уже не обещающий
талант, не бледный спутник ярких светил, а само светило, признанный мастер,
властитель дум и чувств, Пшибышевский загорелся идеей реванша. Сложного
реванша, непосильным бременем легшего на ее изнуренную душу. Он завел
"глубокую" и страстную переписку с женой писателя Костровича, а Дагни должна
была читать и его заумно-нудные высокопарности, и вымученные признания
противной стороны. Эпистолярмый головной роман этот был оснащен системой
доказательств, наводившей на мысль о судебных прениях. Терпение Дагни
истощалось. По приезде в Варшаву, она оставила Пшибышевского, который, будем
честны, не слишком ее удерживал, и через Прагу, где прихватила этого...
Баярда, как бишь его - простое, распространенное имя, а не удержать в
памяти, - отправилась в Париж. Но парижский воздух оказался слишком насыщен
безумствами Эдварда, и они устремились на Кавказ. Да, так все и было, и
разговоры о том, что Пшибышевский бросил ее, - ложь. Его жалкий бунт ничего
не стоило пресечь. Но она устала от чужой гениальности, подавившей ее
скромные способности, больных нервов, воспаленного ума, после всех пряных
изысков ее потянуло к ржаному хлебу и молоку... Непонятно одно: зачем ей
понадобилось посвящать в свою интимную жизнь малознакомого и отнюдь не
привлекательного человека? Все ее проклятая женственность виновата!

- Здесь я с другом, - зачем-то сообщила она. - Он прекрасный человек,
нам хорошо, но я слишком измучена, чтобы вновь принимать на себя обузу
брака. Не знаю, может быть, потом...
Петербургский журналист угодливо закивал своей облезлой головой, а в
маленьких глазах требовательно, даже нагло зажглось:
- ?!
- Ах, вы о Мунке! - догадалась она. Проклятая, проклятая женственность!

Конечно, большой беды в ее откровенности нет. Раз этот господин
находился в Берлине в ту пору и был вхож в их круг, он и так все или почти
все знает. Молодые, широкие, беспечные, они не умели и не считали нужным
ничего скрывать, и вся их жизнь в перепутье сложных отношений была
нараспашку. В неведении, довольно долгом, находился один Пшибышевский. "Муж
узнает последним" - банальность, пошлость, но при этом правда. Впрочем, к их
случаю вопреки очевидности эта поговорка отношения не имеет. Позднее
прозрение Пшибышевского было мнимым.

- Пшибышевский вызвал Эдварда. Жест, достойный немецкого
студента-забияки или подвыпившего бурша, скажете вы? Но все обретает иной
смысл, иную окраску, когда затрагивает людей такого масштаба...

Начав столь высокопарно, она вдруг осеклась. Да состоялась ли эта дуэль