"Юрий Нагибин. Богояр (про войну)" - читать интересную книгу автора

прошлом стареющая, спокойно-грустная, а порой угрюмая, запертая на все замки
женщина бесилась от счастья. О, это ошалелое от любви и счастья лицо!..
Конечно же они с Пашей были обречены. Слишком большая радость смертных
раздражает богов. Ничего не дается даром, за все надо платить, и к счастью
продираются, оставляя на колючках не клочья шерсти, а шмотья кровавого мяса.
Вот так продирался он, Скворцов... Пашка был не из реальной жизни - витязь,
былинный богатырь, дон Сезар де Базан, ему предназначалось жить в сказке,
легенде или хотя бы в чьей-либо памяти. Последнюю форму жизни он и обрел. А
в повседневности при его открытости, вере в людей и всех устарелых
добродетелях ему нечего было делать. Если бы не гибель на войне (а он должен
был погибнуть), его доконали бы менее романтическим способом.
Когда Скворцов вернулся, большинство людей, знавших о довоенной дружбе
и соперничестве Скворцова с Пашкой, считало, что ему лучше не показываться
Анне на глаза. Ей будет неприятен самый его вид - притащился из плена и
унижения, нелюбимый и ненужный, тусклая тень, дрянная копия того, кто не
вернулся. Скворцова не смутила слепая дурь окружающих: Анна была его
спасением, но и он был спасением Анны, потому что лишь на нем одном лежал
Пашкин отблеск. Но как бы ни был он вынослив и терпелив, порой казалось, что
ему не выдержать. Анне необходимо было без конца ворошить прошлое, и он,
зажав сердце в кулаке, помогал ей в этом. Даже в пору самого острого
соперничества он по-своему любил Пашку. Анна же заставила его возненавидеть
мертвеца. Он поражался человеческому эгоизму: молодая, добрая, тонкая
женщина, к тому же прошедшая войну со всеми ее страданиями, знающая по себе,
что такое боль, и тоска, и невозможность соединиться с любимым, раздирала
ему душу - Пашка... Пашка... Пашка... Она могла без устали и передыху жгутом
крутить выжатую до капли тряпку юношеских воспоминаний о Коктебеле с его
каменными вершинами, скудной растительностью, сухими запахами, разноцветными
камешками на заплеске, бухтами, поэтическими традициями, смешными и
грустными песнями, походами в Отузы, Козы и Старый Крым, с дальними
заплывами и оголтелыми теннисными баталиями, где Пашка всегда побеждал, как
и во всех спортивных играх, с шашлыками на Кара-Даге и теплым плодоягодным
вином, и нескончаемый ностальгический бред золотил ей синие радужки больших
несчастных глаз. Скворцов вытерпел это, как и все остальное, что извело
лучшие годы его жизни: несчастную любовь, войну, плен, немецкий лагерь,
проверку, ссылку, унизительное возвращение домой. Он получил Анну. Но разве
кончились его муки? Пашка по-прежнему торчал между ними, порой едва зримо, а
порой так, что застил божий свет. Он невыносимо и грозно вырос, когда
родился их первенец и Анна сухими, искусанными губами - рожала она долго и
трудно - просипела, что имя сыну будет Павел. Кажется, тогда Скворцов до
конца понял, что ненавидит Пашку. Проклятое имя долго мешало ему полюбить
сына, о котором он так мечтал. Но еще в ранние годы мальчик без малейших
усилий отмел предубеждение отца. Кроме имени, у него ничего не было от
Пашки, несмотря на все скрытые и явные потуги матери вырастить его похожим
на своего идола. Он был умен, хитер, уклончив, скрытен и полон странного в
молодом существе презрения к людям. В нем было обаяние, гниловатое обаяние
ранней испорченности, но что тут общего с размашистой и доверчивой манерой
доброго богатыря, готового всех принять в свои непомерные объятия? Сын был
шакалом, и это нравилось Скворцову. Он рассчитывал,что быстро созревающий и
жадно напитывающийся отрицательным опытом паренек возместит хотя бы частично
тот долг, который числил за обществом его отец. В свою очередь, и сын ощущал