"Владимир Набоков. Подлинная жизнь Себастьяна Найта" - читать интересную книгу автора

бесцельных блужданиях, об ослепленном солнцем окне, внезапно пробившем
утренний синий туман, или о черных чудесных проводах с бегущими вдоль них
подвесками капель. Как будто я, неслышно ступая, иду сквозь призрачные
лужайки и дансинги, полные взвизгов гавайской музыки, спускаюсь по славным
грязно-коричневым улочкам с милыми именами и в конце концов попадаю в
какую-то теплую полость, где нечто, страшно похожее на мое сокровенное "я",
сидит, свернувшись калачиком, в темноте..."
Жаль, что м-р Гудмен не удосужился поразмыслить над этими строками,
хоть и сомнительно, чтобы ему удалось понять их внутренний смысл.
Он был настолько любезен, что прислал мне экземпляр своего изделия. В
сопроводительном послании он объяснял в тяжеловесно-шутливых тонах
(предназначенных изобразить - на письме - добродушное подмигивание), что
если он и не упомянул о книге в ходе нашей беседы, то лишь потому, что желал
поднести мне великолепный сюрприз. Его тон, его хохоток, его напыщенное
остроумие - все приводило на ум старого, грубоватого друга семьи, явившегося
с драгоценным подарком для самого маленького. Но м-р Гудмен - не очень
хороший актер. В сущности, он ни секунды не думал, что я порадуюсь книге,
написанной им, или хотя бы тому, что он из кожи вон лез ради прославления
имени члена моей семьи. Он знал, и знал всегда, что книга его - хлам, знал,
что ни ее переплет, ни обложка, ни рекламная болтовня на обложке да и
никакие отклики и объявления в прессе меня не обманут. Почему он почел за
разумное держать меня в неведенье, - не вполне очевидно. Возможно, он
полагал, что я могу, раззадорившись, в один присест накатать собственный
том, как раз поспев столкнуть этот том с его.
Он, впрочем, прислал мне не только книгу. Он разрешился также обещанным
отчетом. Здесь не место вдаваться в эти материи. Я передал его отчет моему
поверенному, и тот уже ознакомил меня со своим заключением. Здесь довольно
будет сказать, что практической непорочностью Себастьяна злоупотребили самым
непристойным образом. Никогда м-р Гудмен не был порядочным литературным
агентом. В лучшем случае он ставил на книгу, словно на лошадь. Его
невозможно по праву причислить к интеллигентным, честным и тяжко трудящимся
людям этой профессии. На том и оставим его; однако я еще не покончил с
"Трагедией Себастьяна Найта", или, скорее, - с "Фарсом м-ра Гудмена".

Глава 8

Два года прошло после смерти матушки, прежде чем я снова увидал
Себастьяна. Одна почтовая открытка - вот все, что я за это время получил от
него, не считая чеков, которые он настойчиво мне высылал. Скучным и тусклым
днем в ноябре или декабре 1924 года я шел по Елисейским полям к площади
Этуаль и вдруг за стеклянным фасадом модного кафе углядел Себастьяна. Помню,
первым моим побуждением было - так и идти своей дорогой, до того огорчило
меня неожиданное открытие, что, появившись в Париже, он не связался со мной.
Все же, поразмыслив, я вошел внутрь. Я увидел лоснистый, темный затылок
Себастьяна и склоненное лицо девушки в очках, сидевшей насупротив него. Она
читала письмо, которое, когда я подошел, с легкой улыбкой ему возвратила,
сняв роговые очки.
- Роскошно, а? - спросил Себастьян, и в этот же миг я положил ладонь на
его худое плечо.
- О, привет В., - сказал он, глянув вверх. - Это мой брат - мисс Бишоп.