"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

диаспоры, перебиваясь скудным, но честным промыслом, словно и не покидали
они Саратова или Твери, растящих хилых детей и наивно почитающих Б.Б. своего
рода рыцарством Круглого Стола, олицетворяющим все, что было и будет милого,
достойного, сильного на баснословной Руси, - эти чаянья наверняка покажутся
монтажерам чрезмерным уклонением от главной темы картины.
При основании Б.Б. кандидатура генерала Голубкова (разумеется, чисто
теоретическая, ибо смерти председателя никто не ожидал) располагалась в
самом низу списка, - не то чтобы соратники-офицеры не ценили его легендарной
отваги, а просто он оказался самым молодым генералом в Армии. Ко времени
выборов следующего председателя, Голубков уже обнаружил столь разительные
организаторские способности, что полагал для себя возможным уверено вымарать
несколько имен, промежуточных в списке, спасая, кстати сказать, жизни их
обладателям. По устранении второго генерала многие члены Б.Б. были убеждены,
что очередной кандидат - генерал Федченко - уступит человеку помоложе и
порасторопней его те привилегии, вкусить от которых ему позволяли возраст,
доброе имя и академическая выучка. Однако старик, хоть и испытывал сомнения
относительно вкуса предполагаемых яств, счел за трусость уклонение от поста,
уже двоим стоившего жизни. Пришлось Голубкову, стиснув зубы, рыть новую яму.
Ему недоставало внешней привлекательности. Не было в нем ничего от
столь популярного у вас русского генерала - то есть особи здоровой,
дородной, толстошеей и пучеглазой. Он был тощ, узок, остролиц, с пробритыми
усиками и прической, у русских называемой "ежиком" - короткой, колючей,
стоящей торчком и плотной. Тонкий серебряный браслет облегал его волосистое
запястье; он угощал вас домодельными русскими папиросами или английскими
"Kapstens", как он их называл, аккуратно уложенными в старый поместительный
портсигар черной кожи, который сопутствовал ему в предположительном дыму
бесчисленных битв. Он был до крайности вежлив и до крайности неприметен.
Всякий раз что Славская "принимала" в доме у какого-либо ее покровителя
(бесцветного балтийского барона; доктора Бахраха, чья первая жена была
знаменитой Кармен; русского купца старого закала, отменно коротавшего время
в обезумелом от инфляции Берлине, где он скупал дома прямо кварталами - по
десять фунтов штука), безмолвный муж ее неприметно сновал по гостиной,
принося вам бутерброд с колбасой и огурчиком или запотелую стопку водки; и
пока Славская пела (на этих непринужденных вечерах она обыкновенно певала
сидя, с кулаком у щеки и баюкая локоть в ладони), он стоял в сторонке, к
чему-нибудь прислонясь, или на цыпочках крался к далекой пепельнице, чтобы
нежно поставить ее на толстый подлокотник вашего кресла.
Пожалуй, в рассуждении актерства он малость пережимал по части
неприметности, нечаянно внося в создаваемый образ черты наемного лакея, -
что задним числом представляется удивительно точным; с другой стороны, он,
полагаю, пытался выстроить роль на контрасте и, верно, испытывал упоительный
трепет, узнавая по определенным сладостным знакам - наклону головы, вращению
глаз, - что в дальнем углу комнаты Такой-то привлекает внимание новичка к
тому обаятельному обстоятельству, что столь невзрачный, скромный человек
совершал в пору легендарной войны небывалые подвиги (в одиночку брал города
и прочее в этом роде).

3

В те дни (немногим раньше, чем дитя света выучилось говорить) немецкие