"Владимир Набоков. Истребление тиранов" - читать интересную книгу автора

под стеклянным колпаком- пуговица: все, что удалось сберечь от
его скупой юности), а те мерзкие номера, где он провел
несколько месяцев во времена его близости к брату. Прежний
хозяин давно умер, жильцов не записывали, так что никаких
следов его тогдашнего пребывания не осталось. И мысль, что я
один на свете (он-то ведь забыл эту свою стоянку,- их было так
много) знаю, наполняла меня чувством особого
удовлетворения, словно я, трогающий эту мертвую мебель и
глядящий на крышу в окно, держу в кулаке ключ от его жизни.

12

Сейчас у меня был еще гость: весьма потрепанный старик,
который видимо находился в состоянии сильнейшего возбуждения,-
обтянутые глянцевитой кожей руки дрожали, пресная старческая
слеза увлажняла розовые отвороты век, бледная череда
непроизвольных выражений от глуповатой улыбки до кривой морщины
страдания бежала по его лицу. Моим пером он вывел на клочке
бумаги цифру знаменательного года, с которого прошло почти
полстолетия, и число, месяц - дату рождения правителя. Он
поглядел на меня, приподняв перо, как бы не решаясь продолжать,
или только оттеняя запинкой поразительное коленце, которое
сейчас выкинет. Я ответил поощрительно нетерпеливым кивком, и
тогда он написал другую дату, на девять месяцев раньше первой,
подчеркнул двойной чертой, разомкнул было губы для
торжествующего смеха, но вместо этого закрыл вдруг лицо
руками... "К делу, к делу",- сказал я, теребя этого скверного
актера за плечо, и быстро оправившись, он полез к себе в карман
и протянул мне толстую твердую фотографию, приобретшую с годами
тускло-молочный цвет. На ней был снят плотный молодой человек в
солдатской форме; фуражка его лежала на стуле, на спинку
которого он с деревянной непринужденностью опустил руку, и на
заднем фоне можно было различить бутафорскую балюстраду, урну.
При помощи двух-трех соединительных взглядов я убедился, что
между чертами моего гостя и бестенным, плоским лицом солдата
(украшенным усиками, а сверху сдавленным ежом, от которого лоб
казался меньше) сходства немного, но что все-таки это
несомненно один и тот же человек. На снимке ему было лет
двадцать, снимку же было теперь под пятьдесят, и без труда
можно было заполнить этот пробел времени банальной историей
одной из тех третьесортных жизней, знаки которых читаешь (с
мучительным чувством превосходства, иногда ложного) на лицах
старых торговцев тряпьем, сторожей городских скверов,
озлобленных инвалидов. Мне захотелось выспросить у него, каково
ему жить с этой тайной, каково нести тяжесть чудовищного
отцовства, видеть и слышать ежеминутное всенародное присутствие
своего отпрыска... но тут я заметил, что сквозь его грудь
просвечивает безвыходный узор обоев,- я протянул руку, чтобы
гостя задержать, но он растаял, по-старчески дрожа от холода
исчезновения. И все же он существует, этот отец (или еще