"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

естественна. Она ходит по той же земле, что и вы. Она течет, словно ручей,
течет вовсе не равномерно, а с беззаботным самодостаточным великолепием
природы, без потуг к грандиозности или законченности. Если я говорю про
Оттавину: она была высокая, сильная, благородная, величественная, то у меня
возникает чувство, что слова эти - про других людей. У меня тут же
появляется потребность что-то добавить. Она была высокого роста, но при этом
оставалась привлекательной. Она была сильной, но ни в коем случае не
дородной. Аристократичной, но не потерявшей связи с истоками. Богиня - и
вторая горничная. Я не стремился затевать беседы с девятнадцатилетней
Оттавиной, поскольку моего ломаного итальянского она не признавала и на все,
что бы я ни говорил, отвечала лишь очень вежливым "да" или "нет"; но,
по-моему, я боготворил ее. Хотя и в этом я, разумеется, не до конца уверен,
потому что с Оттавиной все приобретало другое значение. Я не желал ее, не
страдал от ее отсутствия, не мечтал о ней; напротив, едва завидев ее, я
старался держаться так неприметно, как вел бы себя смертный, попавший в
общество богов. Она умела так улыбаться, что на лице у нее не появлялось ни
одной морщинки. Я представлял себе ее в мужских объятиях не иначе, как с
этой улыбкой и с тем нежным румянцем, который, как облако, застилал ее лицо
и за которым она ускользала от натиска вожделеющих.
Так или иначе, у Оттавины был законный сын, и часто, не дожидаясь ее, я
спускался вниз к старухе Никогдауэр, чтобы в разговоре с нею вновь обрести
ощущение контакта с действительностью. Когда она шла по комнате, руки у нее
висели тыльной стороной ладоней вперед, у нее был обширный загривок и
большой живот дородной матроны, и жизнь для нее уже не рисовалась в розовом
свете. Если кто-нибудь, движимый жаждой познания, допытывался у нее, какого
пола на самом деле ее большая черная кошка Мишетт, она в задумчивости
поднимала глаза и философски заявляла: "Ой, да разве это кто знает! Кастрат
- вот и весь сказ!" В молодые годы водился у госпожи Никогдауэр дружок из
местных - Сор Карло, и, где бы ни сталкивались вы теперь с госпожой
Никогдауэр, всегда в конце анфилады комнат вы замечали Сора Карло. Только от
пасхи до октября, разумеется; ведь он был призраком, и даже теперь, в
межсезонье, существовал как известное всем жильцам, но официально не
признанное привидение. Он всегда сидел, притулившись к какой-нибудь стенке,
неподвижно, в грязном светлом костюме, и ноги у него были, как колонны,
сверху донизу одинаковой толщины, а благородное лицо с черной бородкой а ля
Кавур было обезображено ожирением и страданием. И лишь когда я возвращался
домой ночью, я видел, как он передвигается. Когда все глаза, следившие за
ним, спали, он со стонами тащился по коридорам, от одного диванчика до
другого, борясь с одышкой. Именно в это время он оживал. Я неизменно
здоровался с ним, и он величаво благодарил меня. Не знаю, был ли он
благодарен госпоже Никогдауэр за кусок хлеба, который она ему оставляла, или
же это оскорбляло его достоинство и он выражал возмущение ее
неблагодарностью, дни напролет проводя в состоянии сна с открытыми глазами.
И было неясно, как сама госпожа Никогдауэр относится к своему состарившемуся
Сору Карло. Думаю, можно предположить, что прекрасная невозмутимость
старости давно уже затмила ту важность, которую придает подобным вещам
человек более молодой. Во всяком случае, однажды я застал ее внизу с Сором
Карло, причем Сор Карло сидел у стены, направив дремотный взгляд сквозь
противоположную стену в бесконечность, а госпожа Никогдауэр сидела за
столом, направив свой взгляд сквозь открытую дверь в темноту. Эти взгляды,