"Роберт Музиль. Три женщины" - читать интересную книгу автора

его на себе, когда глядел им в глаза. Обуты они были в башмаки,
выдолбленные, как челны, из сплошного куска дерева, а поперек подошв, из-за
плохих дорог, приделаны были железные пластинки, и на этих котурнах они
выступали в своих синих и коричневых чулках, как японки. Приходилось им
ждать кого-нибудь - они усаживались не на обочине, а на утоптанной земле
посредине тропы и высоко подтягивали колени, как негры. Когда же они верхом
на ослах поднимались в горы, то сидели не боком, свесив юбку, а по-мужски,
зажав голыми ляжками острые края деревянных вьючных седел, опять-таки без
всякого смущения задрав колени, и будто плыли вперед, чуть покачиваясь всем
корпусом.
Но в то же время их радушие и любезность были столь непринужденны, что
иной раз ставили в тупик. "Входите, пожалуйста", - говорили они,
выпрямившись, как герцогини, когда в своих крестьянских хоромах слышали стук
в дверь; или, к примеру, остановишься на минутку с ними поболтать, а одна
вдруг и предложит с отменнейшей учтивостью и степенностью:
- Не подержать ли вам пальто?
Когда доктор Гомо сказал как-то раз смазливой четырнадцатилетней
крестьяночке: "Пошли на сеновал", - сказал просто так, оттого что вдруг
представилось ему в эту минуту столь же естественным улечься в сено, как
животному - уткнуться носом в кормушку, - детское личико под острым
клинышком унаследованного от древних прабабок платка нимало не испугалось, а
только весело прыснуло носом и глазами, маленькие башмаки-лодочки,
развернувшись на пятках, запрокинулись, и девчонка, казалось, вместе с
граблями вот-вот плюхнется оттопыренным задом на жнивье; но все это лишь
должно было, как в комической опере, выразить трогательно-неуклюжее
изумление по поводу мужской похотливости. В другой раз он спросил рослую
крестьянку, похожую на германскую вдовицу из трагедии:
- Ты еще девушка, да? - и взял ее за подбородок, опять просто так,
оттого что вроде бы полагалось отпускать шуточки с этаким мужским душком.
А она, даже не попытавшись высвободить подбородок из его руки, серьезно
ответила:
- Конечно.
Гомо оторопел.
- Ты еще девушка? - всерьез удивился он и засмеялся. Она хихикнула. -
Да?! - приступил он к ней уже настойчиво и игриво потрепал ее за подбородок.
Тогда она дунула ему в лицо и тоже засмеялась:
- Была!
- Если я приду к тебе, что я получу? - последовал вопрос.
- Что хотите.
- Все, что хочу?
- Все.
- В самом деле все?
- Все! Все!! - И страстность ответа была ею так великолепно и страстно
сыграна, что эта театральная подлинность на высоте тысячи шестисот метров
над уровнем моря опять поставила его в тупик. С тех пор его неотвязно
преследовало ощущение, что здешняя жизнь, ясная и пряная не в пример любой
прежней, вовсе не реальность, а легкая, воздушная игра.
Тем временем наступило лето. Когда он в первый раз увидел почерк
больного сына на конверте, он будто испугался - дрожь счастья и потаенного
владения его пронизала; то, что они знали теперь, где он находится,