"Роберт Музиль. Три женщины" - читать интересную книгу автора

горы. Она не хотела, а когда наконец согласилась, то сказала с каким-то
особенным выражением, показавшимся ему позже двусмысленным:
- Ладно уж, уходить так уходить.
Было прекрасное утро, еще раз объявшее все и вся окрест; далеко внизу
лежало море облаков и людей. Гриджия опасливо сторонилась жилищ, а когда они
вышли на ровное место, она, прежде восхитительно безалаберная во всех
диспозициях своей любовной стратегии, вдруг начала выказывать тревогу, будто
боялась чьих-то острых глаз. Его терпение иссякло; вспомнив, что они только
что прошли мимо старой штольни, от расчистки которой его людям пришлось
отказаться, он потащил туда Гриджию. Когда он оглянулся в последний раз, на
одном из горных венцов лежал снег, внизу отливала золотом в лучах солнца
крохотная делянка с копнами сена, а над тем и другим сияло бледно-голубое
небо. Тут Гриджия снова сказала нечто такое, в чем ему почудился тайный
смысл; перехватив его взгляд, она заметила ласково:
- А синь небесную уж оставим наверху, пусть себе красуется, - но что
она хотела этим сказать, он так и не успел выяснить, потому что они как раз
начали осторожно, на ощупь пробираться во все сужавшуюся тьму.
Гриджия шла первой, и, когда через некоторое время штольня расширилась,
превратившись в небольшую сводчатую пещеру, они остановились и обнялись. Пол
у них под ногами был как будто хороший, сухой, они легли на него, причем
Гомо даже не ощутил привычной для цивилизованного человека потребности
прежде осветить его зажженной спичкой. И еще раз Гриджия мягкой сухой землею
проникла во все его существо, и он чувствовал во тьме, как она каменеет,
замирает от наслаждения, а потом они лежали рядом, не испытывая желания
говорить, и глядели на далекий маленький прямоугольник, за которым сверкал
белизною солнечный день. В представлении Гомо снова всплыл их путь сюда, он
видел, как они встречаются с Гриджией за деревушкой, поднимаются в гору,
поворачивают, поднимаются снова, видел ее голубые чулки до самой оранжевой
каемки под коленями, видел, как она упруго вышагивает в смешных своих
башмаках, как он с нею останавливается перед штольней, видел ландшафт с
крохотной золотой делянкой, и тут в проеме входа он различил силуэт ее мужа.
Он никогда раньше не думал об этом человеке, которого использовали на
подсобных работах; сейчас он увидел его скуластое лицо браконьера с темными,
по-охотничьи цепкими глазками, и ему вдруг припомнился тот единственный раз,
когда он слышал его речь; это было, когда тот выбрался из полуразрушенной
штольни, куда заползал для ее осмотра, на что никто другой не отважился, и
это были слова: "Ну вот и повидал одну красоту заместо другой; только
вертаться трудновато". Рука Гомо рванулась к пистолету, но в тот же миг муж
Лены Марии Ленци исчез, и мрак вокруг воздвигся плотной стеной. Гомо на
ощупь добрался до выхода, Гриджия цеплялась за его одежду. Но ему сразу
стало ясно, что обломок скалы, приваленный к отверстию, слишком тяжел и у
него не хватит силы сдвинуть его; и он вдруг понял, почему этот человек дал
им столько времени: оно было нужно ему, чтобы продумать свой план и
подтащить бревно, послужившее рычагом.
Гриджия рухнула перед камнем на колени, скулила и бесновалась; это было
отвратительно и бессмысленно. Она клялась, что ничего зазорного не сделала и
в жизни больше не сделает, она вопила, как резаная свинья, и бестолково
колотилась о камень, как обезумевшая кобылица. Гомо чувствовал в конце
концов, что все так и должно быть, все в порядке вещей, - просто ему,
образованному человеку, трудно было сразу примириться с очевидностью того,