"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

приходит в себя, и его тихо охватывала тончайшая, последняя, дающая волю
происходящему сила слабости, и он становится прозрачнее и меньше ребенка, и
мягче пожелтевшего листка папиросной бумаги; и только скорее с каким-то
нежно разгорающимся восторгом ощутила она это глубочайшее, прощальное
человеческое счастье чужеродности в мире вместе с ощущением того, что
проникнуть в нее невозможно, что среди ее решений невозможно найти то,
которое предназначено для нее, и что, оттесненная сутолокой этих решений к
самому краю жизни, она чувствует мгновение перед падением в слепую
грандиозность пустого пространства.
И она ощутила внезапную, очень смутную тоску по своей прежней жизни,
которой злоупотребляли и которую использовали для своих надобностей чужие
люди, словно после болезни, во время которой человеку бывает свойственна
какая-то особая, стертая, бессильная чуткость, когда шорохи гуляют по дому
из одной комнаты в другую, а ты не имеешь к ним уже никакого отношения и,
избавленный от давящей тяжести собственной души, ведешь жизнь, парящую
неведомо где.
За окном беззвучно бушевала природа. В своих мыслях она ощущала людей,
как нечто большое, звучное, обретающее уверенность, она же ускользала от
всего этого в саму себя, и от нее не оставалось ничего больше, кроме того,
что ее нет, кроме бесплотности и стремления к чему-то. А поезд тем временем
совсем незаметно переместился в другую местность и, мягко, неторопливо
покачиваясь, покатил через поля, еще скрытые глубоким снегом; все ниже
опускалось небо, и очень скоро совсем рядом, в двух шагах, за окном оно
начало стлаться по земле темными, серыми завесами из медленно слетающих вниз
снежинок. Вагон наполнился желтоватыми сумерками, очертания спутников
Клодины рисовались ей лишь как нечто неопределенное, они медленно
покачивались, словно призраки. Она уже не понимала, о чем думает, она молча
отдавалась тихой радости быть наедине с незнакомыми переживаниями; это было
похоже на переливы легчайших, неуловимейших замутнений и величественных,
тянущихся к ним, расплывчатых движений души. Она попыталась вспомнить своего
мужа, но почти полностью ушедшая в прошлое любовь оставила после себя лишь
странное воспоминание в образе комнаты с давно затворенными окнами. Она
силилась стряхнуть с себя этот образ, но он не поддавался и, отлетев,
застрял где-то поблизости. А мир был так приятно прохладен, словно постель,
в которой остаешься одна... Возникло такое чувство, будто ей предстоит
принять какое-то решение, и она не знала, почему у нее такое чувство; не
было ни счастья, ни возмущения, она просто чувствовала, что ей не хочется
ничего предпринимать и ничему препятствовать, и мысли ее медленно ползли
туда, в снежную пелену, без оглядки, все дальше и дальше, как бывает, когда
человек слишком устал, чтобы повернуть назад, и вот он все идет и идет.

Когда они уже подъезжали, тот господин сказал:
- Какая-то идиллия, заколдованный остров, прекрасная женщина,
погруженная в сказку белых кружев и тончайшего белья, - и он сделал
движение, указывая за окно. "Какая чушь", - подумала Клодина, но не сразу
нашлась, что ответить.
Было такое чувство, какое бывает, когда кто-то постучал, и за мутными
стеклами угадывается чье-то крупное темное лицо. Она не знала, кто этот
человек; ей было безразлично, кто он; она лишь чувствовала, что он стоит там
и что ему что-то нужно. И что теперь кое-какие из прежних предчувствий