"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

мутные недра маленьких, грязных строений, мимо которых они проходили.
У дверей большинства из них стояли женщины - в халатах и грубых
рубахах, с широкими грязными ногами и голыми смуглыми руками.
Если они были молодые и крепкие, им в шутку бросали грубоватые
славянские словечки. Они подталкивали друг друга локтями и подсмеивались над
"молодыми господами", иная и вскрикивала, когда слишком уж сильно задевали,
проходя мимо, ее груди, или сквозь смех отвечала ругательством на шлепок по
бедру. А иная лишь с гневной суровостью смотрела вслед уходившим; а
крестьянин, если он случайно тут оказывался, улыбался смущенно - наполовину
неуверенно, наполовину добродушно.
Терлес был в стороне от этой озорной, не по возрасту развитой
мужественности своих друзей.
Объяснялось это отчасти, наверно, известной робостью в делах пола,
свойственной почти всем единственным детям, но в большей мере особым
характером его чувственности, которая была скрытнее, мощнее и мрачнее, чем
чувственность его друзей, и выражала себя труднее.
В то время как другие бесстыдничали с женщинами скорее, пожалуй, "для
шика", чем от вожделения, душа молчаливого маленького Терлеса была
взбудоражена и знала бич действительного бесстыдства.
Он с такими горящими глазами заглядывал через оконца и угловатые, узкие
подворотни в недра этих домов, что у него постоянно рябило в глазах.
Полуголые дети копошились в грязи дворов, там и сям юбка работающей
женщины открывала подколенные ямки, тугие складки холста сжимали тяжелую
грудь. И словно все это совершалось даже в совсем другой, животной, давящей
атмосфере, из сеней домов тек спертый, тяжелый воздух, который Терлес жадно
вдыхал.
Он думал о старинных картинах, которые видел в музеях, но по-настоящему
не понимал. Он ждал чего-то, как и от этих картин всегда ждал чего-то, что
никогда не случалось. Чего?.. Чего-то неожиданного, невиданного до сих пор;
невероятного зрелища, которое совершенно не мог представить себе; чего-то,
что словно когтями схватит его и растерзает на части; события, которое
каким-то совсем еще неясным образом должно быть связано с грязными халатами
женщин, с их грубыми руками, с их низкими каморками, с... с замаранностью в
грязи их дворов... Нет, нет... Он чувствовал теперь только огненную рябь в
глазах; словами этого не сказать; это совсем не так скверно, каким оно
делается из слов; это что-то совершенно немое - сдавленность в горле,
мимолетная мысль, и только если непременно нужно сказать это словами, только
тогда оно получается таким, но тогда оно и похоже лишь отдаленно, как при
огромном увеличении, когда не только видишь все яснее, но и видишь вещи,
которых тут вовсе нет... И все-таки было стыдно...

- Деточка тоскует по дому? - насмешливо спросил его вдруг долговязый и
на два года старше его фон Райтинг, обративший внимание на молчаливость и
помрачневшие глаза Терлеса. Терлес усмехнулся вымученно и смущенно, и ему
показалось, будто ехидный Райтинг подслушивал, что творилось у него внутри.
Он не ответил. Но тем временем они дошли до церковной площади городка,
которая имела форму квадрата и была вымощена булыжником, и теперь
расходились в разные стороны.
Терлесу и Байнебергу еще не хотелось возвращаться в училище, а другие,
не имея разрешения на долгую отлучку, пошли домой.