"Альфред де Мюссе. Исповедь сына века" - читать интересную книгу автора

через весь мир, чтобы лечь потом в узенькой долине пустынного острова под
сенью плакучей ивы.
Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена
владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не
стояли у крепостных стен. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг
тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько
радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах.
Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушило все эти
потоки крови. Некоторые говорили, что бог создал его нарочно для этого
человека, и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам
беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день
после сражений.
Вот этот-то чистый воздух безоблачного неба, в котором сияло столько
славы, где сверкало столько стали, и вдыхали дети. Они хорошо знали, что
обречены на заклание, но Мюрата они считали неуязвимым, а император на
глазах у всех перешел через мост, где свистело столько пуль, казалось, он
не может умереть. Да если бы и пришлось умереть? Сама смерть в своем
дымящемся пурпурном облачении была тогда так прекрасна, так величественна,
так великолепна! Она так походила на надежду, побеги, которые она косила,
были так зелены, что она как будто помолодела, и никто больше не верил в
старость. Все колыбели и все гробы Франции стали ее щитами. Стариков
больше не было, были только трупы или полубоги.
Но вот однажды бессмертный император стоял на холме, созерцая, как семь
народов убивают друг друга. Он думал о том, весь ли мир будет принадлежать
ему, или только половина его, когда Азраил пронесся над ним, задел его
кончиком крыла и столкнул в Океан. Услыхав шум его падения, умирающие
властители поднялись на смертном одре, и, протянув крючковатые пальцы, все
царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря
сшили себе наряд Арлекина.
Подобно тому как путник идет день и ночь под дождем и под солнцем, не
замечая ни опасностей, ни утомления, пока он в дороге, и, только
оказавшись в кругу семьи, у очага, испытывает беспредельную усталость и
едва добирается до постели, - так Франция, вдова Цезаря, внезапно ощутила
свою рану. Она ослабела и заснула таким глубоким сном, что ее старые
короли, сочтя ее мертвой, надели на нее белый саван. Старая поседевшая
армия, выбившись из сил, вернулась домой, и в очагах покинутых замков
вновь зажглось унылое пламя.
Тогда эти воины Империи, которые столько странствовали и столько
убивали, обняли своих исхудавших жен и заговорили о первой любви. Они
посмотрелись в ручьи своих родных полей и увидели себя такими старыми и
изуродованными, что вспомнили про своих сыновей, которые могли бы закрыть
им глаза, и спросили, где они. Мальчики вышли из коллежей и, не видя более
ни сабель, ни кирас, ни пехотинцев, ни кавалеристов, в свою очередь
спросили, где же их отцы. Но им ответили, что война кончена, что Цезарь
умер и что портреты Веллингтона и Блюхера висят теперь в передних
французских консульств и посольств с надписью "Salvatoribus mundi"
[спасителям мира (лат.)].
И тогда на развалинах мира уселась встревоженная юность. Все эти Дети
были каплями горячей крови, затопившей землю. Они родились в чреве войны и
для войны. Пятнадцать лет мечтали они о снегах Москвы и о солнце пирамид.