"Уилл Мюррей. Последнее испытание ("Дестроер" #100) " - читать интересную книгу автора

Умирать ее положили на узкую деревянную кровать. Все знали, что она
умирает.
Очень уж много лет ей было. Совсем древняя старуха. Она прожила долгую,
многотрудную жизнь невесты Христовой и принесла людям немало пользы, но
теперь все чувства и ощущения ее притупились.
Священник произвел предсмертные церемонии, принятые в католичестве,
окропил святой водой иссохшее худое тело, произнес несколько слов на
знакомой ей латыни, призывая Спасителя принять ее бессмертную душу. Покурил
ладаном.
Ее невидящие глаза, затянутые молочно-белой катарактой, сейчас ничто не
тревожило - резкий солнечный свет не проникал сюда сквозь плотные шторы на
окнах. Старуха почти ничего не слышала. Давно уже не вставала и не
двигалась. Организм отказывался принимать пишу.
И хотя в этом изношенном, изможденном тяжкой работой теле не гнездилось
никакой болезни, надежды на выздоровление не было. Просто все жизненные силы
ее иссякли. Говорят, слабеть и увядать она начала давно, сразу после пожара.
Итак, она лежала на смертном одре, запеленутая в белые простыни, глядя
незрячими глазами в растрескавшийся потолок монастырской обители для
престарелых и перебирая прозрачными пальцами черные бусины четок. Беззвучно
шевелились ее тонкие губы.
Казалось, она возносит молитвы деве Марии, но это было не так.
Старуха вспоминала своих подопечных, людей, которым некогда помогла.
Монашенка, старая дева, никогда не имевшая собственных детей, она отдала
свою жизнь целому поколению, которое с полным правом могла бы назвать своими
дочерьми и сыновьями.
У каждой бусины, скользившей в пальцах, имелось имя. Иных она уже не
помнила, хотя в прошлом ее часто навещали. Другие пропали из виду. Судьба
разбросала их по всему свету. Франция, Корея, Вьетнам или уголки, где имена
уже не имели значения...
Теперь к ней уже никто не приезжал. Она давно удалилась от дел, так
давно, что последний пригретый ею ребенок успел обзавестись собственными
детьми и дети эти уже выросли. Теперь вот они тянули бремя взрослых забот, а
в его жизни не находилось времени для старухи, которая некогда учила его
всему, что знала.
Она не рассчитывала, что проживет так долго. Немощь прогрессировала и
стала почти невыносимой. Кожа истончилась и походила на туго натянутую
папиросную бумагу, которая того гляди разорвется. Даже самый легкий ушиб
приводил к появлению черного синяка, который не проходил месяцами.
Еще одна бусинка задержалась в пальцах. Потом еще одна... В череде
мальчишеских лиц, мысленно являвшихся ее взору, не было системы и порядка.
Они возникали сами по себе, говорили каждый своим голосом и, похоже,
прощались.
Затем вдруг в памяти всплыло лицо, при виде которого ее слабеющее
сердце дрогнуло, а грудь стеснило невыразимой печалью.
Старуха помнила его еще ребенком. Да, верно, ему и десяти тогда не
было... Конечно, он вырос, и взрослым она его тоже видела, но, вспоминая,
всегда представляла ребенком. То же и с другими. Почти всю свою сознательную
жизнь она провела в монастыре, но если грезила - наяву или во сне - о доме,
то перед глазами все время вставал тот, в котором она родилась. 10ворят, это