"Айрис Мэрдок. Суверенность блага" - читать интересную книгу автора

Измерить вечность, - на небытие...[1]

Эмоциям позволено вернуться на сцену в роли довольно мучительного
переживания трепета - побочного продукта нашего статуса горделивых разумных
существ.
То, что у Канта кажется ремаркой и второстепенным вопросом, занимает
центральное положение по мере того, как его философия преобразуется в
романтическом движении. Обобщая, я сказала бы, что романтизм стремился
превратить идею смерти в идею страдания. Это, конечно, извечное человеческое
искушение. Немногие идеи, придуманные человечеством, обладают более мощной
утешительной силой, чем идея мученичества. Искупить зло страданием в
объятиях блага - что может быть более утоляющим или, как сказали бы
романтики, более волнующим? Даже главный образ христианства служит именно
этой нелегальной трансформации. Imitatio Christi у позднего Кьеркегора[2] -
выдающийся пример такого романтического самооправдания, хотя, быть может,
дурно так отзываться о великом и чрезвычайно располагающем к себе писателе,
действительно пострадавшем за то, что открыл своим современникам некоторые
истины. Весьма волнующая мысль страдательной свободы вскоре начала оживлять
суровость пуританской составляющей кантианства, укрощая и эстетизируя
(beautifying) идею смерти, создавая культ псевдосмерти и
псевдоскоротечности. Смерть становится болезненной и волнующей Liebestod,[3]
которая, в худшем случае, завораживает и вызывает сладостную печаль. Я
говорю здесь, конечно, не о великих классических романтических художниках и
мыслителях и их лучших произведениях, а о той общей проторенной дорожке,
которая ведет от Канта к популярным современным философам. Когда
неокантианский Люцифер видит отблеск настоящей смерти и настоящего риска, он
находит убежище в возвышенных эмоциях и скрывается за образом истерзанной
свободы, которую справедливо находят подходящим предметом изучения для
философов.
Стремясь отыскать нечто ясное и чистое за пределами обнаруживае-мой в
опыте путанной эгоистической души, Кант следовал правильной интуиции, но, на
мой взгляд, искал не там, где нужно. Его поиски вернули его обратно к
самости (self), получившей у него ангелоподобные черты, а его последователи
старались не выходить за пределы такой ангельской самости. Теперь я хочу
вернуться к началу и в свете вопроса "Каким образом мы можем стать лучше?"
снова рассмотреть самозащиту души, образующую столь мощную энергетическую
систему. Имея такого противника, можно усомниться в реалистичности и
состоятельности формулы, опирающейся на идею одной только гордой воли,
побуждающей к правильным действиям. Думаю, что обычный человек с его
простыми и необходимыми ему религиозными представлениями имеет более верный
взгляд на вещи, чем философ-волюнтарист. Причем такой взгляд лучше
согласуется с открытиями современной психологии. Религия, наряду с
действиями, обычно придает особое значение помыслам (states of mind),
рассматривая последние (чистоту сердца, кротость духа) как генетическое
условие действия. Религия предлагает определенные средства для очищения
помыслов. Верующий чувствует, что нуждается в дополнительной помощи, и он
может на нее рассчитывать "Не я, а Христос" Реальное наличие этой помощи
часто используется как аргумент в пользу истинности религиозных учений.
Конечно, верующий может неправильно использовать. молитвы и таинства,
прибегая к ним только как к средствам утешения. Но что бы ни говорили о