"Герта Мюллер. Приспособление тонких улиц " - читать интересную книгу автора

на ручную гранату. Духи и динамит - мне и в голову не приходило, что с
пионом возможна такая ассоциация. Когда мы с Францем были на Украине, я в
наших разговорах про приспособленье тонких улиц о пионе и словом не
обмолвилась. Я рада, что пион его пощадил, не попался на глаза. Но он
присутствовал во всем, что Франц рассказывал.
В 1945 году Францу было семнадцать лет. Буржуазная семья, отец -
учитель черчения, коллекционировал рейсфедеры, в доме была даже рейсфедерная
комната. Мать играла на гитаре, носила элегантные бальные платья и собирала
кофейные чашечки с золотым ободком. Ни одного чемодана в хозяйстве. Когда
Францу перед депортацией пришлось собирать вещи, он распотрошил патефон в
устланном бархатом ящике и заткнул пробкой отверстие, куда вставлялась ручка
для завода. Он поехал в лагерь с ящиком от патефона. Поехал в городском
прадедовском пальто, в кожаных гамашах, одолженных у соседа, чтобы было
тепло икрам. На шее бордовый, с матовым отливом, шелковый шарф в клетку,
который он вскоре спустит за три ломтя хлеба. Весь этот маскарад, что в
патефонном ящике и что на нем, окажется там, куда он попадет, всего лишь
дурацкой импровизацией. Можно ли, собирая дома вещи в дорогу, представить
себе пять лет в лагере? Как в панике последних минут размеренного бытия в
маленьком городке подготовиться к тому, что твоя жизнь рухнет? Можно как
угодно собираться в дорогу, но не запасешься всем, что понадобится в нулевой
точке существования. Франц и сегодня нежно называет хронический голод
ГОЛОДОАНГЕЛОМ. А самую удобную угольную лопату, изогнутую и сходящуюся к
концу острием, называет СЕРДЦЕЛОПАТКОЙ. Печи и градирни с белыми дымами над
ними и пляшущими желтыми огнями, ставшие за пять лет привычными ориентирами
для глаза, он называет SKYLINE и при этом сравнивает чуждость и покинутость,
вывернутые в чувство родины, со страною детства, с очертаниями Карпат. В
производимой строго по часам загрузке и разгрузке печи, в белых дымах и
огненно-желтых вспышках была навязчиво повторяемая пунктуальность будильника
в бабушкиной сумке. Расцветка неба подавляла и оберегала. Различие между
ПОДАВЛЯЕМЫМ и ОБЕРЕГАЕМЫМ снова оказывалось стертым.
Франц на коксохимическом комбинате работал в подвале под печью и имел
дело с холодными и горячими шлаками. Он рассказывал о смоле, пахнущей
ванилью и бананами, о наволочках, которые он после смены по дороге от
комбината к бараку набивал молодой лебедой. Эту сорную траву варили и ели,
обильно посыпав солью. Соль достать было трудно, и стоила она целое
состояние. Франц утверждал, что соль, как и сахар, обманывает голод. Когда
он износил нательную рубаху, то нарезал из нее бумагу для туалета, когда
износилась куртка, пошил из нее кепку. Кепку, тщательнейшим образом
скроенную, с аккуратно закрепленным картонным козырьком. Она была образцом
ручной работы, воплощением само-утверждения и достоинства, маленьким чудом,
которым Франц гордился. Она свидетельствовала, что какие-то следы прежней
жизни в нем еще не стерлись, что он не совсем забыл о цивилизации.
Я и депортацию Франца называю, когда пишу, "приспособленьем тонких
улиц". Приспособленье - это использование против воли при отсутствии выбора.
Улицы в таком тексте не могут быть ни узкими, ни неизвестными, а только -
ТОНКИМИ, чтобы они надломились, не утруждая соответствующие слова. Франца в
тексте следует называть не полумертвым от голода, а ЛОЖКОСГИБАТЕЛЕМ. Там,
где реальность полностью разорвана, ее можно уловить, только напав на нее
врасплох словом, которого она не ожидает: