"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. Король трассы" - читать интересную книгу автора

шапку. - Такой человек пропадает! Разве тебе не жалко? Скажи ему: замуж за
него пойдешь - и Зинка жить захочет. Уговори его. А еще образованная!
Тут загалдели все, кто во что горазд. Только Симонов молчал. Он все
понял.
- Тебя одну послушает!
- Почему не невеста? Невеста!
- Поправится - и поженитесь.
- Все на свадьбу придем.
- Как его одного оставишь?
- Парня спасать надо.
Эту дикую сцену прекратил Костя.
- Пошли отсюда! - заорал он. Строители сразу замолчали и, теснясь,
стали выходить в дверь. Симонов выходил последним и обернулся:
- Дешевка!
Ночью начался бред. Зиновию казалось, что он в своей деревне, на
Рязанщине, будто они с отчимом идут ловить рыбу.
- Хорошо-то как! - твердил он, улыбаясь запекшимся ртом. - Какая заря!
Смотри, рыба играет...
Но вскоре его начали мучить кошмары. Будто он должен был пройти
каким-то огненным коридором и доказывал посылавшим его, что сгорит.
- Какой длинный... - в ужасе шептал он, мечась по подушке. - Как долго!
Сколько еще идти?
Возле его постели собрался консилиум. Вызвали хирурга из Красноярска,
но он не мог прибыть из-за нелетной погоды: снова пуржило.
- Ампутировать надо немедленно, или будет поздно, - решил консилиум.
Вызвали Сперанского.
- Надо делать ампутацию! - заявил он.
- Но больной категорически возражал! - несмело сказала молодой врач. На
гидрострое все врачи были женщины.
Я никому не сказал, что дал слово Зиновию не допустить ампутацию. Какое
это имело значение, что я не сдержу слово, перед лицом такой беды! Речь шла
о его жизни. Я вдруг подумал, что жить все-таки надо. Умереть успеешь. И он
не может умереть вот так нелепо...
Врачи нерешительно молчали. Мой отец - он сидел в стороне на табурете,
согнувшись, опершись локтями на колени, - выпрямился и взглянул на
Александру Прокофьевну.
- Делайте ампутацию под мою ответственность. Он мой сын.
- Это ответственность хирурга, и я беру ее на себя, - решительно
возразила Александра Прокофьевна. Она обернулась к сестре:
- Готовьте все к операции.
Зиновий пришел в себя утром. Хмурое и холодное было утро. Я сидел у его
постели. В кабинете главврача дожидались Сперанский и мой отец. Мне было
велено тотчас их позвать, как только Зиновий откроет глаза. Но я решил, что
еще успею.
- Зиновий, дружище, ты будешь жить! - сказал я твердо, встретив его
взгляд. Зиновий был укрыт одеялом до самого подбородка. Жар прошел, и глаза
у него были ясны и чисты, как всегда, только в них появилось нечто новое и
осталось навсегда - след перенесенного.
- Уже отрезали, - проговорил он без всякого выражения. Ни тогда, ни
потом не упрекнул он меня за нарушенное слово. Наверное, понял мое