"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. Когда я была маленькой " - читать интересную книгу автора

Волгой, словно ковер-самолет, плыл клочок тумана.
Где-то закричал петух, ему отозвался другой...
Танаисовы жили неподалеку. Я громко постучалась в окно, и оно почти
сразу распахнулось. Костя, в полотняной сорочке, вопросительно смотрел на
меня.
- Тетю Лелю сейчас арестовали, - срывающимся голосом сообщила я.
Он продолжал смотреть, как будто не понимая, а меня все сильнее била
дрожь.
- Войди в дом, - сказал он коротко и пошел отпирать дверь. Когда я
стала вполголоса рассказывать, как взяли Лелю, в комнату вошла Софья
Кондратьевна в наброшенном на плечи пеньюаре.
- Какой ужас! - протянула она, и ее дряблые щеки затряслись. - Я
говорила, что безумием было ей оставаться. Ну почему она не эвакуировалась?
- Н-не могла она оставить детей и больную Марусю, - резко бросил
Константин.
- Надо ей передачу собрать, - заволновалась Софья Кондратьевна. Костя
как-то странно посмотрел на мать, лицо его перекосилось.
- На беду, я в плохих отношениях с полковником, - глухо произнес Костя,
он меня не терпит. Солдафон, к тому же дурак, это хуже всего. Такого не
убедишь!
Я заплакала и, уцепившись за Костю, стала умолять спасти тетю Лелю. Он
кое-как успокоил меня и, наскоро одевшись, проводил до дому.
Лика уже проснулась. Она стояла босиком в длинной рубашонке посреди
комнаты и озиралась.
- А где тетя Леля? - спросила она.
- Уехала, - нашлась я.
- Эвакуировалась? - с запинкой переспросила Лика. Слово это тогда было
знакомо детям.
Весь этот день и следующий Костя бросался то в тюрьму к Леле, то к
полковнику, который и до того подозревал Костю в "красных симпатиях", а
теперь окончательно в этом уверился. Так мне объяснила Софья Кондратьевна.
- Полковник думает о Косте: готовый большевик. Его уже подозревают. Ах,
боже мой, бедная Лелечка! Военно-полевой суд! Если дадут большой срок, вся
молодость пройдет на каторге.
- Пусть хоть сто лет ей дадут, скоро вернутся наши и ее освободят,
воскликнула я.
Софья Кондратьевна тяжело вздохнула, чувства ее были противоречивы. Она
считала себя передовой женщиной, потому что всегда мечтала об "очищающей
грозе". Но когда революция разразилась, она нашла ее слишком грязной и
кровавой.
Кто-то из соседей позвал к нам доктора - маленького седенького старичка
с громадными испуганными глазами и строгим лицом. Он стал приходить
ежедневно и деловито, как взрослой, втолковывал мне наставления по уходу за
больной.
К вечеру четвертого дня, считая от вступления белых, пришел Костя,
хотел что-то сказать, но тяжело задышал и отвернулся. Я заметила, как он
боролся с собой, тщетно призывая твердость. Страшно было в молодом и сильном
мужчине такое отчаяние.
- Девочка моя родная, - застонал он и, к моему ужасу, рухнул на колени,
молись, ты чистая, Машенька, бог тебя услышит.