"Борис Можаев. Мужики и бабы" - читать интересную книгу автора

Продали ее под Касимов. Она с поля уходила. Борону оставит новому
хозяину, а сама с постромками да с вальком Оку переплывала; за пятьдесят
верст дом находила. Через нее и хозяин тот погиб. Приезжал он накануне
половодья в девятнадцатом году в Большие Бочаги за хлебом. Ехал лугами, по
насту. По дороге нельзя: в селах отряды стояли - торговля хлебом была
запрещена. А накануне договорился с Надеждой - приедет ночью, прямо на
мельницу к Деминым. Дед Ваня встретил его за селом, продал два мешка муки
на керенки. Ночь была темная... тот заблудился в лугах и выехал на
Желудевку, а там отряд. Жердь повесили поперек дороги. Часовой с
винтовкой: стой! Чего везешь? Откуда? Продотрядчик и взял ее под уздцы.
Она как махнула... У того винтовка в сторону полетела. Сам кубарем. Хозяин
шевельнул вожжами: "Эй, царя возила!" Жердь она грудью поломала и
понеслась. А хозяин-то еще обернулся, снял шапку и помахал часовому.
Возьми, утрись... Поминай как звали. Ну, тот приложился и стукнул его
вдогонку. Мертвого привезла домой... Сама дрожит, вся в пене. Хозяина
похоронили, а ее - возьмите и возьмите назад. Так и пришлось деньги
возвращать...


На Богоявленском перевозе держали общественный паром. Перевозчик, Иван
Веселый, бывший при нем с незапамятных времен, кажется, знал всякого
проезжего и прохожего... Босой, распоясанный, в солдатской замызганной
гимнастерке, он вьюном вертелся возле каждой подводы и кроме своего
заслуженного пятачка с прохожего да гривенника с повозки, мог ненароком
прихватить горшок с воза, связку лаптей, а если возница разиня, то и кадку
свистнет или мешок с овсом... Брал не задумываясь: нужно ему или нет. Брал
смеха ради... Кадку пускал по воде, костер в ней раскладывал. Плывет по
реке - дымит. А он орет с берега: "Пароход идет, пароход!" Ребята с лугов
на поглядку сбегались. "Ну, пузо грецкое, - скажет пацану. - Раздавишь
животом горшок - лапти дам". Лапти, да еще в лугах, - штука важная. Кому
не хочется так вот запросто получить лапти? Лягут ребятишки животами на
горшки, надуваются до красноты и катаются по лугу. А Иван Веселый сидит в
кругу и командует: "Эй ты, поросенок! Куда носом запахал? Сурно держи
выше. Ну! А ты чего ногами сучишь? Это тебе не в постели у мамки
брыкаться!"
Андрей Иванович застал его у костра - тот кипятил на треноге большой
медный чайник и переругивался через реку с татарами.
- Абдул, башка брить будем? - спрашивал Иван Веселый.
- Тыбе не псе равно? - отвечал высоким голосом жилистый, голый по пояс,
бритый татарин. - Тыбе лохматый... собакам псе равно.
Он забивал колья, и когда кричал, то размахивал топором и делал
свирепое лицо. Двое других, в белых рубахах и в черных тюбетейках, молча
пилили жерди на тырлы.
- Абдул, волос у тебя жесткий... Поди, бритва не берет? - миролюбиво
спрашивал Иван.
- Тыбе не псе равно?
- Дак чудак-человек!.. Помочь тебе хочу. Я средство знаю, чтоб волос
обмяк. Иди ко мне! Дерьмом коровьим голову вымажу. Отмя-акнет!
- Донгус баллас! - высоко, гортанно, как крик потревоженного гусака,
несется с того берега. - Свинья с поросятам!