"Борис Можаев. Мужики и бабы" - читать интересную книгу автора

шуба на нем черным сукном крыта, воротник серый, смушковый, шапка гоголем
- под потолок.
- Ну, кого вам надо, золотца или молодца? - спросил от порога.
А бабка-упокойница с печки ему:
- Эх, дитятко, был бы молодец, а золотец найдется.
- Тогда принимайте, - он распахнул шубу, вынул четверть водки и
поставил ее на стол. - Зовите, - говорит, - Филиппа Евдокимовича, - а
потом жене: - Василиса, у тебя деньги мелкие есть?
- Есть, есть.
- Расплатись с извозчиком.
- Батюшки мои! - шепчет бабка. - У него и деньги-то одни крупные.
А потом стали багаж вносить... Все саквояжи да корзины - белые, хрустят
с мороза. Двадцать четыре места насчитали.
- Ну, дитятко мое, - говорит бабка Надежке, - теперь не токмо что тебе,
детям и внукам твоим носить не переносить. Добра-то, добра!..
А хозяин и не глядит на добро. Сели за стол вдвоем с Филиппом
Евдокимычем, это муж Царицы, слесарь сормовский, да всю четверть и выпили.
Уснул под утро... Стали открывать саквояжи да корзины... Ну, господи
благослови! А там, что ни откроют, - одни книги. Да запрещенные! Он всю
ячейную библиотеку вывез. Уж эти книги и в баню, и в застрехи, и на
чердак... Совали их да прятали от греха подальше.
Так и "улыбнулось" Надежкино учение. На какие шиши учиться-то? Если у
самого хозяина за извозчика нечем расплатиться. Да и время ушло - впереди
замужество.
Вроде бы и повезло ей с мужем: высокий да кудрявый и в обхождении
легкий - не матерится, не пьянствует. Но вот беда - непоседливый. Не
успели свадьбу сыграть, укатил на пароходы. И осталась она ни вдова, ни
мужняя жена, да еще в чужой семье, многолюдной.
А на свадьбе счастливой была. Свадьбу играли - денег не жалели. Отец
быка трехгодовалого зарезал. А Бородины хор певчих нанимали. Служба шла
при всем свете - большое паникадило зажигали. Как ударили величальную -
"Исайя, ликуй", - свечи заморгали. Попов на дом приглашали. От церкви до
дома целой процессией шли, что твой крестный ход: впереди священник в
ризах с золотым крестом, за ним молодые, над их головами венцы шаферы
несут, дьякон сбоку топает с певчими.
- Да ниспошлет господь блаженство человеку домовиту-у-у, -
провозглашает священник поначалу скороговоркой, а в конец
певуче-дребезжащим тенорком.
- А-асподь бла-а-аженство, - ухает басом дьякон, как из колодца, только
пар изо рта клубами.
- Че-ло-ве-ку до-мо-ви-ту-у-у, - речитативом подхватывает хор,
разливается на всю улицу.
Но священник не дает упасть, замереть последней ноте, и поспешно,
наставительно звучит снова его надтреснутый тенорок:
- Иже изыди купно утро наяти делатели в виноград сво-о-ой!
Надежда не понимает, что значит "утро наяти делатели в виноград свой".
Но ей хорошо, сердце обмирает от приобщения к какой-то высокой и
непостижимой тайне.
А народ валом валит, и за молодыми хвостом тянется, и по сторонам
стеной стоит. Надежда ловит быстрый шепот да пересуды: