"Борис Можаев. Живой" - читать интересную книгу автора

шерсть: ежели серка есть, масляная корова! Сутки постоит молоко - клади
медный пятак, не потонет. Вот какую корову я себе выберу!
- Так за чем же дело стало? - улыбался Андрюша.
- Да дело-то за сущим пустяком. Теперь денег надо мне взаймы попросить,
тыщи три. Решил я начать с соседей, с тебя то есть. Дай мне тыщу с
возвратом на полгода? А я тебе - расписку... По правилу составлю.
Андрюша оглушительно захохотал:
- Да тебя и впрямь не тужа мать родила. Ну ж ты, Живой, дьявол! Ох,
уморил совсем! А я было уши развесил...
- Нет у вас ко мне никакого понимания, - со вздохом и прискорбием
сказал Живой.
- Слушай, пошли со мной сено косить! Я тебе положу по рублю за сотку...
Вот тебе и заработок. Да еще дам пуд пшена. Как, согласна, мать? -
обернулся Андрюша к старухе.
- А что ж, и больно хорошо! - отозвалась от печки тетка Матрена. - Я,
чай, и то подумала, нанять бы кого. А сам-то поезжай в район. Своих дел у
тебя по горло.
И Живому, и Андрюше сделка пришлась по душе. Они хлопнули по рукам и
отправились в луга. Кроме кос и брусков, Андрюша прихватил пол-литра, а
Фомич ружье.
- Вечерком с устатку выпьем на покосе, - сказал Андрюша.
Луга были далеко. Покос за телят выделяли за Лукой - длиннющим,
затейливо изогнутым озером-старицей. Когда-то там были наилучшие луга, и
не раз из-за них прудковские мужики дрались с заречными - бреховскими
мужиками. А теперь эти луга заросли кустарником-лутошкой да калиной на
буграх и ольхами в низинах. А там, где и оставалась трава, стояли вразброс
одинокие дубки. Трактор туда не пустишь - ножи у косилок порвет. Косами
выкашивать колхоз не успевал. Вот и отдавали их колхозникам за сданных
телят.
Дорога туда вела вдоль реки Прокоши, петлявшей затейливо туда-сюда,
будто из озорства. Пологие песчаные берега, заросшие на гривах
красноталом, шиповником и черной смородиной, перемежались голыми,
иссиня-сизыми глинистыми крутоярами, похожими издали на неровно срезанный
толстенный конопляный жмых.
У Кузякова яра Андрюша и Живой сели отдохнуть. Припекало. Прохладный с
утра ветерок окончательно стих, и густое, еще по-летнему вязкое марево
колыхалось над приречными талами, над свежей сочной зеленью отавы, над
буровато-желтыми приземистыми стогами. Отсюда, с высокого берега, дальние
заречные стога выглядели неестественно маленькими, похожими на кочки. А
широкие речные плесы, светлые, словно открытые напоказ, казалось, еще шире
разлились. Просторная, в яркой, нарядной зелени равнина будто еще далее
раздвинулась до самой синей каемки леса, чистый, зеленовато-холодного
оттенка небосвод еще выше поднялся, во всем была какая-то щедрость и мощь.
Но бурые, прибитые дождями стога вызывали грустное чувство. А может быть,
невесело было еще и оттого, что во всем просторном небе висел
один-единственный коршун и свистел протяжно, с переливами: "Фью-ютьи и-и-и
рлю-рлю-рлю!" Казалось, что коршун дразнил кого-то и подсмеивался.
- Эх, природа-мать! - вздохнул Живой. - Ты вот что скажи: отчего земля
добра, а человек так жаден?
- Ты про что это? - Андрюша сидел у самого обрыва, свесив свою ступицу,