"Николай Яковлевич Москвин. Лето летающих " - читать интересную книгу автора

высока, она еще стояла на горе и потому первой показывалась и последней
пропадала из глаз.
Сначала, кроме колокольни, ничего не было видно. Но вот поезд ближе и
ближе... И вдруг в чистом вечернем воздухе, освещенные закатным солнцем,
показывались сотни бумажных змеев - белых, красных, синих, зеленых,
желтых, - стоящих над городом. Одни - ниже, другие - выше; одни только
запускаются и, набирая высоту, то виляют хвостом, то как бы садятся на
него; другие, попав под струю ветра, уже расправились, напряглись,
натянули нитку и сейчас ходко выбирают ее - только отпускай... А третьи
змеи уже распущены на всю катушку и от высоты кажутся маленькими,
недвижными, отрешенными от земли, уже как бы переселившимися насовсем
туда, на небо... И трудно поверить, что где-то, на каком-то пыльном
дворике или улице, стоит курносый хозяин, который может, если пожелает,
тотчас же смотать нитку и вернуть этого переселенца на небо обратно под
кровать.
Это "пускают". Но тут же и "гоняют". В том же чистом вечернем
воздухе, освещенные тем же закатным солнцем, кружат голуби - кольцами,
кольцами, словно оставляя в небе незримые венки. То стайка-кольцо, видимая
с ребра и потому затененная, кажется синей; то, развернувшись, встав на
ребро, показывая белые грудки и белые нежные подкрылья голубей,
стайка-венок вдруг вспыхивает розовым, закатным цветом...
Змеевики и голубятники жили между собою удивительно мирно, покойно,
ибо друг друга не понимали. Одни не понимали, что интересного в
подергивании нитки, на конце которой что-то болтается; другие - что
интересного в круговерчении птиц, когда сам стоишь без дела.
Но между собой и у змеевиков и у голубятников шла тайная и явная
борьба. Даже у нас с Костей однажды из-за змея ссора была. Однако и змей
же - к тому же еще и чужой - помирил нас. Но об этом еще будет время
рассказать...


2. ГРАФИН СТАКАНЫЧ

Научил нас клеить змеев столяр-краснодеревщик Ефим Степанович.
Проходя мимо приземистого трактира Лукьянова, что был на углу
Николо-Завальской и Воронежской улиц, мы часто видели в открытом окне
Ефима Степановича, которому старик Лукьянов что-то наливал в стакан из
мутного толстого графина. Столяр стоял перед прилавком в почтительной
позе - несколько в отдалении, держа руки по швам, наклоня голову, - и
ласково, неотрывно смотрел и на благодатный толстый графин, и на жидкость,
льющуюся из него в граненый стаканчик...
Это случалось нам видеть довольно часто, и как-то само собой Ефим
Степанович был переименован в "Графин Стаканыч".
После захода к Лукьянову столяр начинал кружить по близлежащим улицам
и переулкам, ища собеседников. В его состоянии простительно, конечно, было
остановить любого и начать говорить с ним, но он выбирал только людей, без
дела стоящих у ворот или сидящих у калиток.
Но и остановившись около них и сказав неизменное и обязательное
"извиняюсь", Графин Стаканыч вступал в беседу лишь тогда, когда видел в
улыбке, в слове расположение к себе. В таком случае, достойно