"Анатолий Иванович Мошковский. Трава и солнце " - читать интересную книгу автора

женился и, вопреки желанию отца, отделился, не стал жить с ними. Ушел, не
обвенчавшись в церкви, с "хохлушкой" Ксаной Поэтому-то отец не очень
задерживался у городской Доски почета в центральном сквере города, где у
памятника Ленину среди других фотографий красуется и фотография его сына.
С тех-то пор и дружба с Фимой пошла у отца на убыль, и он не звал
больше дочку с собой на однопырку.
Фима любила воду, плеск волн в борта, запах тины и сырости, но не
напрашивалась к отцу в экипаж. Зато мать с бабкой не забывали ее.
- С утра будем обляпывать, - предупредила после ужина мать, - чтоб
дома была.
Фима нырнула под одеяло, легла на бочок, скорчилась и долго не могла
согреться.
За окном, из сырой темноты заросших травой ериков и болотец с
надсадом, с надрывом, металлическими голосами стонали лягушки. От этого
стона нельзя заснуть. Он проникает сквозь камышовые стены, сквозь стекла и
натянутое на голову одеяло. В этом стоне есть что-то резкое и злое, что-то
фантастическое и застарело-нетерпимое, как у молящихся староверок.
А может, не лягушки виноваты в том, что не идет к ней сон, может,
всему виной ее неладная, ее расщепленная жизнь? А может, все дело в
Аверьке, храбром и равнодушном, с твердыми мускулами на втянутом животе, -
в Аверьке, который завтра после двенадцати обещал Алке пойти купаться на
Дунаец?
Вот было бы, если б не пришел. Чего не пообещаешь в том положении, в
каком он был...
До полудня Фима с Локтей таскали в носилках ил. Он был тяжелый,
липкий, зеленовато-черный. Перемешанный с соломой, плотно вмазанный в
камышовые стены домов, он надежно, не хуже камня, держал тепло в зимние
морозы. Вчерашний ил, прикрытый на ночь от высыхания травой и рогожками из
болотного чакана, часам к десяти кончился; пришлось замешивать новый. Ил
привозил все в той же однопырке отец, скидывал лопатой на узкую греблю
возле плетня. Свалив ил у строящегося дома, ребята тащились назад.
- Н-но! - покрикивала Фима и, топая босыми ногами, толкала носилки.
Локтя взвивался на дыбы, тоненько, как жеребенок, ржал, осаждал назад
и так стремительно припускал вперед, что едва не вырывал из Фиминых рук
носилки. На всем скаку подлетали к матери и Груне - так звали старшую
сестру.
- Тише вы, окаянные, в ерик угодите!
Женщины босыми ногами месили ил. С сытым чавканьем, хлюпаньем и
сопеньем шевелился он под их ногами; стрелял и чмокал, когда ноги
выдирались из месива; шипел, раздаваясь, как тесто, неохотно отступал,
пропуская внутрь черные, измазанные ноги.
На один дом нужно с полсотни таких лодок ила, и отдыхать было
некогда. Когда ил был замешан, принялись обляпывать стены. Здесь уж некому
было угнаться за Груней! Она и в колхозе была мазальщицей - работала в
бригаде подсобного хозяйства и мазала дома на усадьбе их колхоза, одного
из самых больших колхозов Причерноморья.
Груня сидела на лесах в расстегнутой от жары кофточке, в грязных
мужских штанах, туго обтягивающих худые ноги, и быстро вмазывала, втирала
ил в камышовую стену, в щели и пустоты там, где камыш соединяется с
жердями каркаса.