"Михаил Морозов. Вильям Шекспир ("Жизнь замечательных людей" #193) " - читать интересную книгу автора

нерешительности Тарквиния перед совершением преступления, в его колебаниях,
в его намерении убить одного из рабов Лукреции и свалить на него вину, в
тягостном сознании совершенного преступления, когда он в ночном мраке
крадется прочь, дрожа и обливаясь холодным потом, мы предугадываем одну из
самых титанических из созданных Шекспиром фигур - образ Макбета (недаром сам
Шекспир упоминает в "Макбете" имя Тарквиния). Мы ощущаем в ранней поэме
Шекспира подлинное трагическое величие, например в описании ночи, когда
"свинцовый сон борется с силой жизни и все отдыхает, бодрствуют лишь воры и
озабоченные души". Глубокое негодование на царившие вокруг него ложь и
несправедливость кипело в душе молодого поэта: "Бедняки, хромые, слепые
тщетно ищут в жизни удачи, - читаем в "Лукреции", - умирает больной, пока
спит врач; умирает с голоду сирота, пока обжирается угнетатель; пирует
правосудие, пока плачет вдова". Разве не о том же думал Шекспир восемь лет
спустя, когда в 1601 году писал свою величайшую трагедию "Гамлет"?
"Лукреция" была встречена знатоками литературы столь же благосклонно,
как и "Венера и Адонис". "Если молодежь, - писал один из ученых мужей
Кембриджского университета, Гэбриель Харвей, - наслаждается "Венерой и
Адонисом", то люди более мудрые предпочитают "Лукрецию". Граф Саутгэмптон не
мог не быть польщен тем, что две блестящие поэмы, о которых говорил
литературный Лондон, были посвящены ему. Вильям Давенант рассказывал
впоследствии, что Саутгэмптон подарил Шекспиру тысячу фунтов стерлингов
(цифра эта, во всяком случае, во много раз преувеличена). В Лондоне шли
разговоры о том, что между знатным вельможей и начинающим поэтом возникла
дружба и что Шекспир посвятил Саутгэмптону несколько сонетов, в которых
уговаривал молодого графа жениться и воссоздать себя в потомстве - подобно
тому, как в его поэме Венера уговаривала Адониса. Судьба улыбалась Шекспиру.
И что же? Не успела стихнуть эпидемия чумы, во время которой в Лондоне были
запрещены театральные представления; не успели актеры снова выйти на
подмостки, как Шекспир снова целиком отдался театру. И, не считая сонетов,
которыми, как сообщает современник, он делился лишь с близкими друзьями,
Шекспир с этого времени уже больше никогда не писал ничего, кроме пьес. А
между тем только "чистая" поэзия сулила прочную славу. На писание пьес
"знатоки изящного" смотрели свысока, как на "низкое" ремесло, хотя сами и
ходили в театр. "Боже сохрани, - писал поэт Дэниель, - чтобы я грязнил
бумагу продажными строками. О, нет, нет! - стих мой не уважает театра". Да и
сам Шекспир в одном из своих сонетов (сто одиннадцатом) сетует на судьбу за
то, что она заставила его работать в театре, ибо, по собственным его словам,
это кладет позорное пятно на его имя. О том, как относились к театральным
работникам в то время, свидетельствует хотя бы начало записки одного
придворного другому придворному: "Я только что посылал за актерами,
фокусниками и тому подобными тварями..."
А с другой стороны гремели проклятия пуритан, так яростно ненавидевших
театр. В чем же заключалась "судьба" Шекспира? В необходимости заработка?
Правда, хотя за пьесу платили автору очень мало (Шекспир, например, получил
за "Гамлета" всего семь фунтов стерлингов), материальное существование
Шекспира в конце концов сложилось благополучно благодаря тому, что он стал
пайщиком театра. Но несомненно, что писание поэм, посвященных знатным
господам, сулило неизмеримо большие выгоды. Тут были другие причины. И,
во-первых, конечно, страстная любовь к театру, захватившая его даже, быть
может, против его воли. А затем эта народная толпа, которая с трех сторон