"Андрэ Моруа. Воспоминания (Фрагменты книги) " - читать интересную книгу автора

примирить всех французов.
Прошлым летом, когда студентки Милс-колледжа анализировали героев моих
книг, я был поражен, как часто встречается у меня тема примирения.
"Полковник Брембл" - попытка объяснить французам английскую душу, а
англичанам французскую; "Бернар Кене" - попытка доказать, что порядочность в
равной степени может быть свойственна как рабочим, так и хозяевам;
"Превратности любви" - попытка доказать правомерность и мужского, и женского
взгляда на брак; "Семейный круг" - попытка примирить поколения. Я всегда
считал, что слова больше, чем действия, разъединяют людей, тогда как
молчание и труд могут привести к согласию. Даже сегодня, в том хаосе, где
гибнет цивилизация, я продолжаю напряженно искать возможности сближения.
Неудачи не убили во мне упрямой и, пожалуй, нелепой веры, что ненависть
между людьми будет побеждена любовью.
Иллюзии? Не совсем, ибо любовь есть реальность. Разумеется, невозможно
освободить человека от страстей, но нужно создать такие условия, при которых
даже страсти будут объединять людей и сплачивать общество. Я думаю, что это
возможно. За время нашей истории счастливое равновесие достигалось не раз.
Без сомнения, когда война закончится, такое равновесие будет найдено. Лет
десять или сто - оно будет казаться прочным. А потом снова хрупкое строение
пошатнется.
"Какие законы лучшие?" - спросили как-то у Солона. "Для какого народа и
в какое время?" - ответил он вопросом. Народы, как и люди, весь свой век
преодолевают крутой подъем, по обеим сторонам тропы зияют пропасти, и
отдохнуть на краю обрыва невозможно. Каждая минута - восхождение, каждый
день - борьба. Жизнь - это игра, из которой нельзя выйти, забрав свою
ставку.
До моей башни доносятся иногда кое-какие вести. Меня хочет видеть
незнакомый молодой человек. Он приехал из Эльбефа и показывает мне маленькие
снимки, на которых можно разглядеть руины домов, окружавших меня в первые
годы жизни, и все, что осталось от живописных руанских набережных - каждое
утро, проходя по мосту Бойельдье, я любовался ими, как будто видел в первый
раз. Я начинаю расспрашивать гостя и выясняю, что он внучатый племянник
начальника пожарной охраны, того самого, которого я помню с раннего детства
в медной каске с красным султаном. "Что с ним стало?" - "Я не знал его, -
объясняет гость. - Он был чем-то вроде семейной легенды... Сын его, мой
дядя, умер несколько лет назад в чине полковника".
Однажды по телефону мне сообщают, что бывший директор Руанского лицея
покинул Европу и живет в Нью-Йорке у дочери. Я отправляюсь его навестить и с
радостью нахожу старого и обходительного французского эрудита, который
посреди всей этой неразберихи продолжает философствовать, цитируя классиков.
"Как прекрасен был наш парадный лицейский двор, - говорит он. - Корнель
работы Давида Анжерского... И великолепная иезуитская часовня... мне,
государственному служащему, пришлось реставрировать памятник Лойоле перед
ней..."
Пришло письмо от Луи Жилле - удивительное, героическое, совершенно в
духе этого благородного человека. Приходят и другие: от Андре Жида -
серьезное и проникновенное; от Роже Мартена дю Гара, от Жана Шлюмберже, от
Анны Эргон. Она в Алжире и изо всех сил старается подкармливать моих детей,
потому что во Франции голод; проблемы еды горячо обсуждаются в наших
письмах. Жеральд нашел себе место, через силу работает. Оливье болен и живет