"Тони Моррисон. Жалость" - читать интересную книгу автора

вольном труде, скорее всего, именно пустыми, несбыточными мечтами. Знала она
и о том, что он не противится, когда Уиллард склоняет его к тому, чтобы лечь
вместе, причем отнюдь не для сонного отдохновения.
Не удивительно, что Хозяин, не имея ни родственников-мужчин, ни
сыновей, на которых он мог бы надежно положиться, не терпит в имении
мужиков. С одной стороны, это правильно, но, с другой, бывают преткновения
такие, что и не очень. Вот как сейчас, например, когда остались тут две
плачущие женщины - одна прикованная к постели, другая на сносях, да к ним
еще сдуревшая от любви неприкаянная девчонка и сама она, уже не уверенная ни
в чем, вплоть до восхода луны включительно.
Не умирай, Хозяйка! Не надо! Лина, Горемыка, новорожденная малышка и,
может быть, Флоренс - это ж будут три выморочные, бесхозные бабы с
младенцем, да в глуши, без защиты... Легкая добыча для кого ни попадя. Ни
одна из них не обладает правом наследования; ни одна не принадлежит ни к
одной церкви и не записана в приходских книгах. Мало того что женщины, так
еще и вне закона - останься они на ферме после смерти Хозяйки, окажутся в
положении нарушителей границ частного владения, захватчиков, скваттеров, так
что их можно будет купить, сдать внаем, похитить, изнасиловать, изгнать...
Ферму, скорее всего, сразу приберут к рукам баптисты, или им же ее продадут
с молотка. А Лина так хорошо прижилась, ей так нравилось в этой маленькой
крепкой семье! Только теперь она осознала ее непрочность. Хозяин и Хозяйка
полагали, что смогут вести здесь честную жизнь, никому не давая отчета в
своих убеждениях, так вот же... Без наследников вся их работа, вся городьба
стоит не больше ласточкиного гнезда. Их отстраненность от общины породила
себялюбивое уединение; они лишили себя утешения и помощи клана. Любого:
баптисты, пресвитериане, племя, армия, родня... - какое-то внешнее окружье,
какая-то оболонь необходима. Гордыня - вот что. Всего лишь гордыней было
чувство, будто им никто, кроме них самих, не нужен, что они смогут прожить
как Адам и Ева, как боги, пришедшие из ниоткуда и никому ничем не обязанные,
помимо, разве что, собственных своих созданий. Надо было ей сказать им,
как-то упредить, но так велика ее к ним любовь и преданность, что в ее же
собственных глазах это было бы дер-зословием неуместным. Пока Хозяин был
жив, легко было на все смотреть сквозь пальцы; да и не были они семьей на
самом деле, не были даже дружеской общиной. Сиротами они были и ничем
больше - все вместе и каждый в отдельности.
Лина стала глядеть в неровную, волнистую оконницу, через которую
проникал игривый лучик солнца, ласковым желтым светом изливаясь на пол в
ногах Хозяйкиной постели. За окном на дальней стороне старой индейской
дороги сплошной стеной высились буки. По давнему обыкновению она с ними
заговорила.

- Что вы, что я... мы на своей земле здесь, - шептала она. - Да вам-то
что, а я вот... в отчем краю изгнанница.

Очнувшись, Хозяйка вдруг забормотала, стала что-то горячо
втолковывать - не то Лине, не то себе самой, - что-то очень важное, судя по
быстрым, резким движениям глаз. Что сейчас может быть так уж важно? -
подивилась Лина. - Так важно, что она силится говорить, когда весь язык в
язвах, болит и отказывается служить! Да, что-то хочет сказать - вон, даже
руками спеленатыми всплеснула. Лина повернула голову в направлении взгляда