"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

будто лихо пришло. Смотрю - она маленькая, не видная из себя. Ведь это
просто лось, его интерес не к ней. А то и вовсе ни к кому. Хозяйка кричать
не кричала, но и плескотню оставила. Не оказалось в ней этой свободы. Тут
вышел Хозяин. Хозяйка вскочила и к нему. Голая и вся травинками облеплена.
Мы с Линой переглянулись. Чего она испугалась? - спрашиваю. Да ничего, -
отвечает Лина. А пошто она так к Хозяину кинулась? Отчего ж не кинуться,
когда есть к кому, - отвечает Лина.
Вдруг с неба стая воробьев цельным покровом пала. Птицы расселись по
ветвям, и было этих птиц столько, словно они выросли на дереве вместо
листьев. Лина мне на них показывает и говорит: не нами уст-рояется этот мир.
А он нас устрояет. И тут же в полной тишине все птицы исчезли. А Лина опять:
Помнишь, сказано: "Смотрю, и вот, нет человека, и все птицы небесные
разлетелись". Я Лину не поняла тогда. И теперь не понимаю. Ты и устроитель
мой и весь мой мир. Это уже свершилось. Не надо мне ни выбора, ни свободы.
Сколько же еще терпеть-то? Не потеряется? Дойдет ли? Застанет ли?
Приведет ли его? Вдруг нападет какой бродяга, силой утащит? А нужна ей была
обувка - справная, настоящая - взамен грязных, хлябавших на ногах онучей, и
только когда Лина ей мокасины сшила, услышали от нее первое слово.
Мысли Ребекки текли, будто кровь из раны, - сливались, набухали
каплями, события в них смешивались и искривлялись, путались времена, но не
люди. Непрестанно требовалось сглотнуть, хотя болело горло и все нестерпимо
чесалось, хотелось разодрать на себе кожу, всю плоть от костей отдернуть, а
отпускало только на время бесчувствия - не сна, нет, потому что разве это
сон, когда видения так явственны, что будто и не спишь вовсе!

- Чтоб в эту страну попасть, шесть недель я по нужде прилюдно тужилась,
среди чужих...

Этой фразой она у Лины в ушах навязла, повторяла вновь и вновь. Лина
осталась единственной, на чье понимание она могла рассчитывать и чьим
суждением дорожила. Даже сейчас, в густо синеющих весенних сумерках, охочая
ко сну не более Хозяйки, она потряхивала над кроватью оперенной палочкой,
шептала наговоры.

- Прилюдно, - повторила Ребекка. - Не было иной возможности - напихано
нас было между палуб, как сельдей в бочонок. - И цепким взглядом ухватила
Лину, которая отложила уже свою волшебную веточку и встала у кровати на
колени. - Знаю я вас... - произнесла Ребекка и хотела улыбнуться, но
получилось ли, не поняла.

Возникали перед нею и другие знакомые лица, потом таяли - вот дочь, вот
моряк, помогавший перевязывать короба, а потом тащить их, вот повешенный
висит. Эк, лицо-то опухло, побагровело - Как каменное... Нет. Это живое
лицо. Как можно не узнать свою единственную помощь и опору? Чтобы утвердить
себя в ясности ума, она сказала:

- Лина. А помнишь ли ты вот что... Камина у нас тогда еще не было...
Стужа стояла. Смертная. Я думала, она немая или глухая... Кровь-то вот
липнет. И не отойдет никак, сколько ты...