"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

с них не спускает, а глаза-то болыну-ущие, черны как ночь и блестят, вот
засветятся. Шелохнется ли рядом лист или духом чужим повеет, она брови
насупит, головой - туда, сюда, и перья сразу - ш-шух! - все дыбом. А когти -
о-от навострила! - шорк, шорк об камень-скалу; а клювом-то как
поведет-поведет - что бог войны вкруг себя секирой железной свистнет. Ох,
люта была - неустрашима, как дело до защиты выводка доходит. Лишь с одним
совладать не могла - с человечьим злохитростным помышлением. Однажды на
гору, что супротив стояла, неведомый пришлец залез. Встал этак на вершине
стоймя, да по-вниз себя озирает, восторгается. Бирюзовы озера вглубь,
благоцветны травы дурманны вширь, и стрижи в облаках между радуг стригут
кругами. Обрадовался пришлец, хохочет и говорит: "Хорошо-то, а? А что
хорошо, то, значит, мое!" И вдруг весь мир как затрясется, как
запошаты-вается, такой пошел шурум по горам да бурум по долам, что не только
примулы повяли сухопутные - водяные лилии и те во глубинах скукожились! Тут
и животинка всякая из нор да пещер повыперла - что, думают, за безобразие
раздается? "Мое! Мое! Мое!" Яйца в гнезде сотряслись, скорлупками
стук-постук, а одно возьми да и тресни. Орлица наша головушку гордую
подняла, глазом зыркнула - что еще там за странный гром дурной, что за
вредный шурум-бурум? Пришлеца увидала и как кинется: вот в когти тебя
сейчас, окаянного, со смехом твоим препакостным вместе! Да пришлец-то не
лыком шит, при нем батог был, и батогом он ей поперек крыла как даст со всей
силы! Вскрикнула она и стала падать. Туда, где озера бирюзовы да травы
дурманны, мимо ней облака бегут, падает и падает между радуг. Криком кричит
и не вольным крылом несется, а пустым произволением ветра...
Тут Флоренс, бывало, шепотом спрашивает:

- Что же теперь-то с ней?

- Падает, - шепчет в ответ ей Лина. - Падает и всегда будет падать.

- А как же яйца? - спрашивает Флоренс, ни жива ни мертва уже.

- Одни остались, птенцы вылупились сами, - сурово отвечает Лина.

- Они выжили? - срывающимся шепотом вопрошает Флоренс.

- Выжили мы, - говорит Лина.

Потом Флоренс вздыхает, кладет голову Лине на плечо, и только когда
заснет, ее лицо высветляет улыбка. У одной по матери тоска, у другой по
материнству - вот два кончика, а веревочка одна и на одно веретено мотана,
так что знает Лина: никуда не денешься, если тоска эта в костях у тебя
сидит. Подрастая, Флоренс быстро всему училась - схват-чивая, как с полки
брала. Кого, как не ее, пускать на кузнецово разыскание, вот только
расслабла она от мечтания о нем.
Когда Хозяйка принялась смотреться в зеркало (ишь, безрассудство какое:
самой же одно расстройство, да и беду кличет), Лина сперва глаза закрыла, а
после и вовсе во двор пошла. Дел-то куча накопилась, и Горемыка, как всегда,
невесть где слоняется. Брюхатая или нет, а могла бы уж хоть навоз из стойла
убрать. Лина вошла в коровник, глянула на сломанные сани - в холода они с