"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

куда скорее замерзнет насмерть на паперти, всплывет лицом вниз в канале или
будет вынесен волнами на берег или отмель. Насчет своего сиротства Джекоб
всякой жалобности чурался, хотя многие годы провел среди детей всех цветов
кожи, воруя вместе с ними еду и мелкими услугами ища подачек. Про мать
слышал, что она была девушка из простых и померла родами. Отец, портом
приписки имевший Амстердам, оставил ему лишь фамилию, да и то дерзостно
иностранную, всякого неодолимо побуждающую дразниться. Обида англичан на то,
как посрамили их голландцы, сквозила во всем - весь его срок пребывания в
работном доме был этим отмечен, пока по счастливой случайности его не взяли
на выучку в адвокатскую контору. Там приветствовалась грамотность, и в конце
концов его приняли на службу в Компанию. Полученная по наследству земля
умерила невзгоды, на которые обрекало темное происхождение вкупе с
бедностью. Но до сих пор бродяжки и сироты вызывали у него острую жалость:
слишком легко он ставил себя на их место, видя печальные их стайки на
рынках, задворках, в переулках и портовых закутах всех тех городов, куда его
бросала судьба. Однажды уже был случай, когда, поставленный перед выбором,
он решил спасти ничейное, невесть откуда взявшееся дитя. Пару лет назад
знакомый владелец лесопилки изъявил желание сбыть с рук угрюмую курчавенькую
девчушку, которую нашел полумертвой на речном берегу. Джекоб согласился - с
условием, что тот не возьмет с него денег за купленный лес. Но тогда на
ферме и впрямь требовались руки. Ребекка ходила на сносях, кроме Патриции
предыдущие дети не выжили.

Дыша теплым ночным воздухом, он шел и шел, стараясь отойти как можно
дальше, пока огни таверны не замерцали во тьме, как слабенькие блики
самоцветов, а пьяные возгласы не стихли, уступив шелковистому шуршанью
прибоя. Совершенно позабыв об утренней огненной мгле, небо украсилось по
всему своему темному, как круп Регины, холсту холодными блестками звезд.
Полюбовавшись их мельтешением на волнах, Джекоб наклонился и окунул в воду
руки. Песок тек у него меж пальцев, мелкая рябь окружила запястья, подмочив
обшлага рукавов. Понемногу обрывки дневных неурядиц смывались, исчез и след
крови енота. Назад к постоялому двору шел легко. Ни тебе жары (что
естественно), ни тумана- ни золотого, ни серого. Кстати, и план в голове
кой-какой забрезжил. Признавая за собой недостаточную способность к роли
земледельца (уединенное сидение на месте и каждодневная рутина так скучны!),
он находил, что коммерция ему сподручнее. А теперь он так и сяк примеривался
к идее предприятия куда как превосходнейшего. Идея была сладка как сахар,
лежащий в ее основе. Рабы, так неприятно поразившие его в "Вольнице", и
отвлеченное понятие рабочей силы, применяемой на Барбадосе, - это ведь не
одно и то же. Верно? Верно, - подумал он, глядя на небо в мелкой денежной
россыпи звезд, - так и запишем. Стало быть, серебро, повсюду вокруг
разбросанное, не столь уж и недостижимо. Растекшаяся по небу млечная река с
искрящимися серебром берегами только его и ждет - припади и пей.
Проклятая жара все же и ночью мучила, сосед по кровати ворочался и
метался, но выспаться Джекоб тем не менее сумел. Возможно, помогали сны, в
которых виделись чудные просторные палаты, выступающие из тумана на холме.
С тех пор как ты ушел, не простившись, минуло лето, потом осень, а
когда стала отступать зима, хвороба явилась опять. Но напала не на Горемыку,
как уже было, а на Хозяина. Когда он в этот раз вернулся, он стал будто
другой, медлительный и угрюмый. На Хозяйку огрызался. Потел и беспрестанно